Корреспондентка журнала ТЕАТР. и сотрудница отдела «Новости» – о новом спектакле Михаила Плутахина в Театре Предмета.
«Священный талисман» – название не только спектакля Театра Предмета. Это название стихотворения Лейбу Левина – композитора, поэта, чтеца, автора песен на идише. Левин родился в 1914 году в Румынии, тогда входившей в состав Австро-Венгрии, в 1941-м был мобилизован в советскую армию (правда, не на линию фронта, а на Урал), а уже в 1942-м отправлен в советский же лагерь как румынский шпион. Вышел на свободу в 1956-м, в семидесятых репатриировался в Израиль, где прожил ещё десять лет. Тот самый «Священный талисман» – это белая козочка «из сказочки, из песенки». Причём не из какой-то одной, очевидной – из множества грустных еврейских колыбельных.
Многовато контекста «в затакте»? Казалось бы, да. Но без этого не понять, с какой реальностью соотносится образный, даже сказочный, мир спектакля. В отличие от обласканных критикой «Наблюдателей» – первого спектакля Театра Предмета, где «артистами» стали подлинные предметы лагерного быта, – «Священный талисман» не требует подготовки. Совсем условные, не поддающиеся прямой «дешифровке» «Наблюдатели» будут восприняты зрителем тем абстрактней и отстранённей, чем меньше он знает о реалиях ГУЛАГа. А в «Священном талисмане» космос еврейской поэзии и музыки переплавляется в столь универсальную притчу, что для подключения к действию, по сути, не обязательно что-то «понимать».
«Спектакль-колыбельная» – это жанр. «Козочка», «талисман» и «колыбельная» у Левина – почти синонимы. И спасительная память о потерянном рае ушедшего прошлого, оборвавшегося детства, утраченной родины. «Худшая из бед» – «не дай Бог, растерзают / ту козочку, / ту белую». Поэзия Лейбу Левина в «Священном талисмане» – строчки на экране, как эпиграфы к новым главам; песни на музыку композитора Ильи Шарова, который сам, вместе с Тимуром Некрасовым, исполняет их во время спектакля; вступление – текст «заглавного» стихотворения, звучащий в исполнении актёра Сергея Быстрова. Впрочем, во время основного действия ни Быстров, ни другие участники постановки не скажут ни слова. Звуковая партитура – заполняющая пространство музыка, которая «превращается» то в рыдания колыбельных, то в рёв сирен, то в стук сапог.
При желании в «Священном талисмане» можно найти конкретный сюжет. Общий, очевидный – пересотворение мира, воскрешение жизни на разорённой земле. С этого начинается спектакль – на пустоту голой земли опускается ладонь. Рука становится древом жизни, из рукава сыплется и сыплется новая земля – плодородная. Семена, зелень, крошечное деревце вырастает из горсти – из-под той же ладони. Игра, сказка, миф – и «живое кино», как называют создатели происходящее в двух измерениях, на экране и вне его. Все чудеса, из которых состоит спектакль, – театральные «трюки», которые артисты не скрывают. Наоборот: всему «чудесному» место на крупном плане, на большом экране, куда транслируется то самое «живое кино» – что-то вроде кукольного мультфильма. Но совсем другого рода чудеса – процесс создания этого кино – становятся второй составляющей действия. Переходя от одной локации к другой, участники спектакля создают визуалистскую историю катастрофы: в гармоничный мир приходит война. Здесь шьют лоскутное одеяло и вырезают для него аппликации. Здесь в красном свете фонаря угрозой-грозой размывают навсегда хрупкие бумажные стены домика – от силуэта здания, напоминающего об улицах Центральной или Восточной Европы, остаётся облезлый, жуткий остов: клочья бумаги повисают на каркасе из промокших ниток. Здесь главные герои – игрушки: потрёпанный мишка, солдатик, девушка-игольница, шахматные фигуры и та самая козочка. Они любят и, кажется, ревнуют, дружат и уходят из-под кровати на войну. А там, в страшной черноте мира за краем простыни, падают под невидимым обстрелом ниточные катушки – рядовые-строевые, подвешенные к одной жерди на нитях, как марионетки. Всё это – не просто череда «красивых картинок», хотя от красоты этой игрушечной вселенной порой и впрямь захватывает дух. И не только потому, что на самом деле за простотой образов спрятано множество культурных отсылок и контекстов – без них, как уже говорилось, спектакль для зрителя не «закрывается». Дело во «втором плане» – в том процессе, который и делает происходящее театром, а не чем-то иным.
Четыре участника-артиста, которые создают «картинки», – люди разных театральных профессий. Создатель Театра Предмета Михаил Плутахин – выпускник актёрского курса Дмитрия Брусникина, режиссёр и актёр театра кукол и вообще предметного театра – здесь прежде всего режиссёр. Он перемещает «подкроватных» героев с помощью магнитов, подсвечивает гибнущее здание, но одновременно постоянно «дирижирует» происходящим. Художницы Ольга Галицкая и Александра Дашевская существуют в другом внутреннем ритме. Они спокойны, сосредоточены и не пытаются «играть». Но их руки – тоже герои спектакля: в их движениях, в как бы не эмоциональных действиях – внимательная теплота, особая художническая любовь к предметному миру. А раз вселенная спектакля и есть мир «на столе», это уже метафора.
Четвёртый участник спектакля – уже упоминавшийся Сергей Быстров – актёр. От минималистичного и даже как будто нейтрального существования, как у партнёрш-художниц, он начинает уходить почти с самого начала. Разумеется, даже руки Галицкой и Быстрова «живут» в кадре по-разному. Но важнее, что здесь есть интенсивность внутреннего действия – она и становится в финале определяющей. Главная во всех «измерениях» спектакля мысль – о рукотворности счастья и хрупкой гармонии. Рукотворности – даже в буквальном смысле. В конце «Священного талисмана» появляется совсем другой «домик» – концлагерный крематорий. Из его крошечной трубы идёт дым, её засыпают лоскутками – пока весь «домик» не скроется под ними. И уже после всего появятся руки актёра, которые будут вынимать по одной тряпочке, гладить каждую, словно оплакивая. И каждую бережно прятать в карман на груди. Долго-долго, несколько минут. На экране не видно ни кармана, ни, тем более, лица Сергея Быстрова. Но его видно зрителям. Как и то, что ещё с минуту после того, как выключатся камеры, он так же медленно и печально будет собирать лоскутки у сердца. Может, и неважно, что у сердца. Важно, что рукотворный театр в итоге разомкнёт пределы своей «рамки».