Отмена режиссера как хозяина мира, список приговоренных к смерти растений, лебединое озеро босиком на льду и другие удивительные подробности лаборатории «Свияжск АРТель-2022»
Театральная лаборатория на острове-граде Свияжск под руководством Олега Лоевского в казанском фонде «Живой город» проводит уже восьмой год и прицельно занимается направлением сайт-специфик. Само пространство острова, его жители (их всего лишь 250), «гений места» являются непосредственными объектами театрального исследования. В этом году отобранным по конкурсу режиссёрам было предложено поразмышлять на тему «Сообщество».
Глеб Володин собрал интервью жительниц Свияжска в коллективный портрет острова и вывел в моноспектакле «Женское лицо Свияжска» актрисы Лилии Заиатдиновой. Руслан Маликов с драматургом Диной Сафиной попытались сочинить стенд-ап в жанре научпоп «Если солнце лимон» – об относительности понятия «событие» и невозможности его измерить. Но наибольший интерес представляют два других эскиза, каждый из которых хочется зафиксировать как полноценные спектакли.
«Вишнёвый сад» Александра Плотникова
О том, что «Свияжск АРТель» – лаборатория театра сайт-специфик, а значит, «гений места» должен играть хоть какую-то роль в эскизе; и о том, что тема лаборатории этого года – сообщество, вспомнил, кажется, только Александр Плотников. Написанная им пьеса соединяет дневники заключённых на острове, который в разные годы был монастырем-ГУЛАГом-психбольницей, с вымышленным продолжением биографий героев «Вишневого сада» и собственными стихами Плотникова, белыми и не очень. Режиссёр продолжает свой путь деконструкции классических текстов и собирания новых смыслов из старых кирпичей. Получилось сложное, концептуальное высказывание, захватывающее и разводящее, как и полагается в сайт-специфике, разные каналы зрительского восприятия.
«Это всё всё равно о мёртвых, которые никак не разлагаются… Это всё — всё равно о живых, которые никак не собираются ни в какую страну, всё торчит у кого-то какая-то расстрелянная прабабка…».
Во-первых, это самодостаточная пьеса. Она может остаться на Свияжске и как аудио-спектакль, и как путеводитель, разбросанный по куар-кодам у разных объектов. Разложенный на многоголосицу актерского квартета текст с первых секунд словно гипнотизирует и сразу даёт понять: просто не будет, но отмахнуться, отвлечься шансов нет. «Этот текст не для утешения», – предупреждают в начале. «Обнять и понять», – примиряют в конце.
Между этими двумя точками – напряженная работа зрительской мысли, бьющейся об узнавание чеховских героев и познание документальных историй Свияжска. Повествование развёрнуто в обе стороны: это и корни «Вишнёвого сада» (какой была мама Раневской?), и его послецветие, сиквел. Раневская, вернувшаяся в вырубленное имение, чтобы начать всё заново, поминутно вспоминает смерть Гриши, выговаривает горе. Режиссёр придумывает ей дневник в 300 страниц, состоящий только из вопросов. Актриса Ангелина Мигранова играет минус-бытие, вопросы падают без эмоционального окраса – как капли в глубокий колодец, и отзываются в зрителях.
Лопахин отчаянно признаётся в провале проекта по продаже дач («был Свияжск — стали дачи, дачи и дачники это так пошло, как говорила Любовь Андреевна»). И вдруг оказывается председательствующим суда и выносит практически смертный приговор двум девушкам, случайно попавшим в молох революционных репрессий. Не вступая в диалог друг с другом, каждый из героев выходит к зрителю в своём соло.
Во-вторых, Плотников выстраивает драматическое действие с жесткой музыкальной партитурой, закладывает в текст ритмические рифмы и разводит фокус зрительского внимания по всему игровому пространству. Интро к эскизу артисты Ангелина Мигранова и Родион Сабиров (казанский театр «АКТ»), Салават Багаутдинов, Полина Малых исполняют перед пюпитрами а капелла.
Пока солирующий артист (у каждого из четырёх есть сольная партия) на крупном плане транслирует документальную историю о балетной паре, до смертельного обморожения танцующей для пьяного вертухая с автоматом «Лебединое озеро» – босиком на льду, остальные на общем плане выкапывают ямки и сажают черенки вишнёвых деревьев, выходят за пределы игрового пространства, неформально обсуждают что-то за столом на окраине сцены. И зритель сам выбирает ракурс. Сам выбирает способ соединения в цельную историю звучащего текста и происходящей картинки.
От того, как спокойно и вольно течёт в эскизе другая жизнь, и от того, как внезапно текст петляет от лирики и нежности к кровавым фактам истории острова, и от того, как кантиленно существуют артисты, подхватывая партии друг друга, легко выходя из образа и возвращаясь, зритель впадает во фрустрацию. Невозможно предугадать сюжет, невозможно сопротивляться эмоциональным манипуляциям и засасывающему медитативному течению эскиза. Причём подпадает под это зритель самой разной интеллектуальной и эмоциональной оснащенности, потому что режиссер строго выдерживает баланс интеллектуальности и психологизма, документа и театральной рамы, в которую он вставлен. Плотников монтирует, к примеру, простую по сюжету историю дружбы слабоумного Михаила и незрячей Ани из здешних коррекционных интернатов и концептуальный пассаж о белом цвете в стиле Гёте: «Христос всегда в белом. Апостолы уже нет…»
В-третьих, в финале будет самый важный — жизнестроительный акт. То, что в эскизе под названием «Вишнёвый сад» заявленные в начале черенки деревьев в финале должны быть посажены, очевидно. Но то, что живые деревья должны стать альтернативой мёртвым надгробиям в тех широтах, где культ смерти – национальная идея – откровение. Одним и тем же набором физических действий можно рыть могилы, а можно сажать и длить жизнь, потому что «всё лежит в земле, как гильзы, которые хотели бы стать семенами». Потому что «нам дана воля Твоя, чтобы снять с себя головы зверя». Это говорит молодая графиня Софья Олсуфьева, заключённая в ГУЛАГ за симпатию к попам и церкви на 25 лет, в кульминационном монологе-катарсисе, в ночной молитве в дверях разрушенной церкви: «Мы рядом, Господи. Молись нам, и мы ответим». В сгущающемся сумраке «Сада размышлений» актер Родион Сабиров читает пофамильные списки уничтоженных на острове как неусыпаемая псалтырь под сводами храма, и нет именам конца. Что вчера звучало страшным невозвратимым воспоминанием, сегодня становится предугадыванием будущего.
Размыкая игровое пространство ещё дальше, артисты зовут из соседнего домика-музея маленький оркестрик (почти еврейский, на радость Раневской) и приглашают зрителей под звуки скрипки посадить своё дерево. Каждое можно назвать заготовленными табличками: вишня Лопахин, вишня Свободная, вишня мамы и папы.
«Человек – это так же много как дерево,
и сердце его пробует ветками тело,
и прорастает внутри».
И звонят колокола в одном из десятков свияжских храмов, и зажигаются над островом звезды, и случается тотальный театр.
Плотников меняет привычную для сайт-специфика эксплуатацию пространства. Слово «саженцы» — потому что на расстоянии сажени, чтобы деревья могли пожать руку друг другу», — так играет автор словами. И зрители в финале испытывают на себе это рукопожатие дерева. Испытывают на себе стирание границ между миром живых и мёртвых, объединяются в неслышной коллективной молитве и коллективном же покаянии. «Вишнёвый сад» Александра Плотникова претворяет в действие известную формулу философа Бибихина: если мир нельзя исправить, его нужно создать заново.
«Сорняк обыкновенный»
Ксюши Шачневой, Михаила Заиканова и Кати Канке
Променад по островной флоре группы художников по времени равен закату — от начала до полного погружения Солнца в воды Волги. Его главное отличие от остальных эскизов — равнодушие к кровавому замесу человеческих судеб в истории Свияжска и «антропобежная» сила. Художники меняют макро- оптику на микро, сворачивают маршрут с протоптанных туристических троп на непарадную окраину острова и предлагают зрителям взглянуть на Свияжск не открыточных видов и золоченых куполов, а на Свияжск под ногами, буквально погружая в среду обитания. Без наслоения человеческой истории остров предстает как чистое первозданное пространство, которому без человека лучше.
В форме вольной аудио-прогулки от растения к растению, под размеренные истории о биологах, вымирающих видах, особенностях цветения группа зрителей блуждает по Свияжску обыкновенному, деревенскому. Голос в ушах можно пропустить и мимо ушей, от группы можно и отбиться — созданный без режиссера, эскиз не принуждает к централизации внимания, даёт сенсорный опыт медленного проживания момента, оставляет зрителя наедине с собой, лишь едва направляя движение ветра в его прогулке.
Табличка «Эдем» на заборе заросшего огорода, гирлянда из репейников тянется к крыше покосившегося дома, а вот с этого ракурса сквозь гигантское дерево особенно эффектен солнечный диск… Микроскопические детали выхватывают из обыденности фрагмент и делают его предметом театра художника, который превращает весь мир в площадку для наблюдений. Позволяя зрителю замедляться на отдельных точках и пребывать в автономности, звуковая партитура эскиза, тем не менее, четко организует его эмоциональные волны. Так среди сорняков, обживающих руины мертвого храма, хаотично блуждающая толпа вдруг замирает под музыку Башлачева «Спасибо за эту радость» и образует эффектную, словно срежиссированную, мизансцену.
Но отсутствие режиссера принципиально для этой работы – режиссёра как хозяина мира. Выход из антропоцентризма — лейтмотив истории. Вместе с Красной, существует ещё и Чёрная книга, рассказывают в наушники голоса художников. Это список приговорённых к смерти растений. Так человек ставит себя в центр мира, даже мира цветов. А цветам нет дела до человечьей суеты, у них в запасе вечность и все равно, где размножаться, — на костях ли, на руинах.
Точно рассчитанный по времени маршрут на стихах Таривердиева «Я такое дерево» приводит зрителей на западный край острова. Разбросанные в свободном порядке стулья природного партера направлены на закат. В эти две минуты тотального театра, когда зрители наблюдают в тишине бенефис солнца в финальной сцене дня, каждый думает про себя: сорняк ли он обыкновенный или «такое дерево». Если кто-то удержался и не сорвал по пути ни одной травинки на память, то художники это исправят, «докрутят» размытую акварельность и нежность эскиза до чувственной кульминации. Под стулом у каждого оказывается рукотворный подарок — конвертик с гербарием и посланием от тех самых, вольных и разных, коих человек заклеймил сорняками. «Ромашка обыкновенная. Любит».
«Свяижск АРТель» средствами театра в восьмой раз исследует человека в пространстве острова и остров без человека. Этот опыт в подобных обстоятельствах никогда больше не повторится, потому кажется важным его зафиксировать. Такой эскапизм искусства, пожалуй, сегодня — самая безопасная территория для художника, бескомпромиссная форма сохранения в себе и зрителе человека обыкновенного.