В центре Помпиду показали спектакль «’Мольеры’ Витеза», в которых четыре классических текста предстали на сцене, если можно так выразиться, нагишом — без купюр и без сложных режиссерских и драматургических интерпретаций. Из Парижа – корреспондент Театра.
Ни в одном из этих четырех спектаклей нет ни громоздких костюмов, ни увесистых декораций. Есть девять совсем юных артистов — весь выпуск Лионской консерватории позапрошлого года, которым режиссер Гвенаэль Моран предложил повторить опыт Антуана Витеза. В 1978 году вместе с актерами основанного им в парижском предместье Théâtre des Quartieres d’Ivry будущий худрук Комеди Франсез очаровал Авиньонский фестиваль четырьмя спектаклями: «Школа жен», «Тартюф», «Дон Жуан» и «Мизантроп», игравшимися в одном и том же пространстве иногда по отдельности, а иногда в один вечер. На пустой сцене стоял стол, из предметов в распоряжении актеров были два стула, палка и канделябр. Костюмы правда были историческими — кружева, мушки, и главное, парики. В остальном это было упражнение на актерское обаяние, комическую жилу и выносливость по отношению к тексту.
От Витеза в спектаклях Морана осталось одно название. Но именно его опыт освобождения Мольера от временных наслоений и пыли декора вдохновил руководителя лионского Théâtre du Rond Point на скрупулёзное освоение текста.
По отдельности двухчасовые спектакли могут показаться милыми ученическими упражнениями, но все вместе в один вечер оставляют монументальное ощущение. Восемь часов александрийского стиха на французском языке — это опыт, на который зрители добровольно себя обрекают, становясь соратниками и соучастниками.
Текст становится главным персонажем этого, на самом деле, во многом перформативного действа. Перед каждым представлением зрителям вместо программки раздают распечатанные на простых газетных листах формата А2 пьесы. Зал дружно шелестит этими листами, сопровождая спектакль характерным звуком, синхронно переворачивая страницы и следуя за произносимым, как за оперным либретто. К подобному протоколу действий обязывает не только физическое ощущение — вот он Мольер у меня в руках — но и фигура суфлера на сцене. Строгая девушка с большим барабаном отбивает акты и подсказывает слова, точнее, следит за точностью произношения. Она поправляет актера каждый раз, когда тот случайно скороговоркой делает ошибку или намеренно произносит созвучную скабрезность.
Игра слов, игра словами, игра в слова — юмор здесь жирный и телесный, как печеный гусь. Je suis tout en l’eau, — произносит Арнольф в «Школе жен», имея ввиду, что он весь вспотел, но в спектакле его тут же обдают водой из ведра. Человек с ведром каждый раз оказывается на готове, когда персонаж впадает в экзальтацию. Очередной назидательный монолог о том, как быть хорошей женой, отчеканенный как в ритме рэпа, тот же Арнольф заканчивает словами et ceci n’est pas une chanson («это не песня») — строго по тексту.
Исполнители пробуют разные речевые регистры, они декламируют, бормочут, шепчут, выкрикивают, тараторят речитативом, они играют словами самозабвенно, как дети игрушками, пробуют слова на вкус. Говоря je dois («я должен») поднимают указательный палец вверх (doigt по-французски палец — такого уровня шутки). Повторяют каждую шутку по нескольку раз, пока не наиграются. Роли делят между собой вне зависимости от пола и физических данных — персонажей разбирают (именно так, а не «распределяют») исключительно из соображений душевной близости. Главная роль из одной пьесы может быть продолжена в следующей. Например, воспитанница Аньес из «Школы жен» у Клоэ Жиро не виртуозная кокетка, но довольно грубая деваха, которую возжелавший на ней жениться опекун оберегает от любых знаний, кроме премудростей домашнего хозяйства. Ее возлюбленный Орас такой же неуч и простак, он талдычит свои признания монотонным александрийским стихом, как выученный урок. И вот в «Дон Жуане» Жиро снова невежда — балаганная роль крестьянки Шарлотты написана таким шаржированным простонародным говором, что ее невозможно разобрать. И в «Мизантропе» она снова невежда, но на этот раз еще и ханжа — монструозная Арсиноя благодаря предыдущим воплощения Жиро приобретает дополнительный комический оттенок. Чтобы мы не потеряли нить, все трое хромают.
Ох уж все эти Оронты, Клеанты, Кризальды, Филинты и Клитандры. ” Орест «, – оговаривается Селимена, — » Да нет же, я Альцест! А Орест из другой пьесы, мы ее играем в другой день«, — отвечает ее партнер, и мы знаем, что он говорит правду, потому что параллельно группа гастролирует со спектаклем «Аякс, Эдип, Электра» по трагедиям Софокла. Его обычно играют в парке на рассвете (в парке Андре Мальро, окружающем театр Нантерр-Амандье, спектакль открывал сезон, и время начала было указано — 5 утра). Моран вообще отличается фундаментальным подходом к любому автору, в Театре Бастилии шел его спектакль «Антитеатр» сразу по четырем пьесам Фассбиндера, а в резиденции Обервилье — проект «Перманентный театр», принципом которого было играть каждый вечер и репетировать каждый день.
Под конец дня, когда зрители уже совсем из последних сил сопереживают перипетиям сюжета, у Акаста («Мизантроп») вдруг открывается второе дыхание, и он на бесконечные десять минут растягивает репризу с чтением письма Селимены, в котором она описывает его как «долговязого виконта», способного «три четверти часа плевать в колодец, чтобы делать кружочки». «Подумай только, — повторяет Акаст, — Три четверти часа! Плевать в колодец! Чтобы делать кружочки!»
Балаганный стиль иногда прописан в самом тексте (как в случае с крестьянами из «Дон Жуана»), но чаще утрируется актёрами. При этом, чем более жирными штрихами прописан шарж, тем более тонко выглядят на его фоне сцены, разыгрываемые всерьез. Братья Эльвиры Дон Карлос и Дон Алонсо, размахивающие деревянными мечами фаллической формы нисколько не портят чувственные эскапады самой Донны Эльвиры, которую играет мужчина, и эзотерические размышления Сганареля, которого играет девушка. Марион Кузинье делает слугу главным персонажем спектакля. И это не выглядит смешно или жеманно, но лишь становится поводом для виртуозного перевоплощения. Тартюфа, например, тоже играет девушка (Жюдит Рутковски), при этом ее Тартюф совершенно не травестирован, это глубокий и искренний персонаж.
Благодаря такому жонглированию ролями пьесы интересно связываются между собой. Слушая их одну за другой, замечаешь, как, например, монолог Дон Жуана про святош, как будто продолжает «Тартюфа». В этом пасьянсе «Дон Жуан», как ни странно, становится кульминацией, несмотря на длинноты и натурфилософию.
Все это вместе создает ощущение хорошо сыгранной труппы, ансамбля. Вообще весь проект — это мини-модель театра. Кочующие по всей Франции и рисующие каждый раз от руки на больших ватманских листах свои афиши лионские студенты ставят не пьесы Мольера, но театр Мольера во всей его грубой ремесленности и рукотворности.
Как замечает редактор выпускавшегося Витезом журнала l’Art du théâtre Жорж Баню, в 1980-х на французской сцене особую роль стала играть категория времени. Если 1960-е авангард выносил спектакль за пределы театральной коробки, нарушая пространственные конвенции, то потом важнее стало привычка нарушать временные. «Мольеры» Витеза, «Шекспиры» Мнушкиной, «Махабхарата» Брука тому примеры. Опыт звукового восприятия делает ближайшими родственниками «Мольеров» проводимые обычно в театрах или музеях по случаю Дня Блума непрерывные чтения полного текста романа «Улисс».
А начинается спектакль прямо в фойе. Один из актеров в парике запрыгивает на деревянную коробку и выкрикивает: «Дамы и господа, вашему вниманию будут представлены пьесы „Школа жен“, „Тартюф, или Обманщик“, „Дон Жуан, или Каменный гость“, „Мизантроп, или Влюбленный ипохондрик“ сочинения Жана-Батиста Поклена, или Мольера».