“Московский хор” Людмилы Петрушевской давно не звучал с подмостков – от старого спектакля Льва Додина в МДТ в моей памяти осталась сложная декорация Порай-Кошица – вся из сплетенных труб, чайников, кроватей, батарей, воплощавшая нищий темный советский неуют. Коммунальная симфония была так убедительна, что как-то терялось важнейшее обстоятельство – это не общая квартира, а лично Ликина – той хрупкой старушки, что осталась во главе большой семьи. И этим личным пространством она и правит, в него или из него рвутся ее близкие.
В московском спектакле Никиты Кобелева замечательно играет столетний колодец театра им. В.В. Маяковского – ярко-алый с рядами бархатных кресел и поясами ярусов, со сверкаюшим айсбергом люстры. Зрительские места устроены на сцене, действие разворачивается в партере – художница Моника Пормале расставила на спинках кресел круглую столешницу, хлипкую этажерку, старый гобеленовый диван. Актеры протискиваются между рядами, убегают в проходы, появляются из распахнутых дверей амфитеатра.
Этот парадный, невообразимо-огромный для жилого, интерьер и играет государство, вторгшееся в частное существование, подменившее собой индивидуальную домашнюю интимность. Потерянные в этом масштабе фигурки людей не одни живут в этом доме – с ними соседствуют тени ушедших, убитых на недавней войне, репрессированных, погибших от голода. Острое и точное ощущение времени, в котором разворачивается действие пьесы – вот что ценно прежде всего в спектакле молодого поколения, размышляющем об истории страны.
Как только кого из ушедших помянут в разговоре, работники в черном тут же вносят огромный черно-белый портрет упомянутого. Ряды и ярусы заполняются карточками из иного времени. Молодые мамы, еще живые отцы и мужья, маленькие девочки и мальчики смотрят из зала, а когда свет гаснет, они начинают светиться, и эти прекрасные лица – семейный альбом, узнаваемый каждым зрителем – у кого такого нет? – без слов рассказывают нам о страшном, непростительном прошлом. Нет никакого примирения, и умиления нежными голосами хора нет, и утешения не обещано – пусть даже на верхнем ярусе – портреты Баха, Моцарта, Перголези. В этот небесный сонм дети и взрослые ушли преждевременно и безвинно, а значит – не упокоены там. Пустые кресла тоже играют, эта пустота спрессована отсутствием тех, кого просто забыли, приводя на ум ахматовское “А за нами таких – миллионы, и безмолвнее шествия нет”.
Точный кастинг и слаженная ансамблевая работа – еще одно, кроме художественного решения пространства, достоинство спектакля. Конечно, женщины здесь солируют – речь ведь в пьесе об эпохе пятидесятых, времени редких мужчин и соперничающих за них женщин; о возвращении выживших репрессированных на фоне подготовки к первому международному фестивалю. Евгения Симонова в роли Лики и Татьяна Орлова в роли ее сестры Неты – главный дуэт на фоне хора их детей и внуков, друзей и знакомых. Ни одна не утрирует, не использует ярких красок, притом, что их язык Петрушевской выписан так выразительно, порой гротескно, что мог бы провоцировать. Как Зоя Кайдановская играет Эру, дочку уничтоженной немецкой коммунистки, цепляющуюся за неверного мужа, как искрами стреляют их перепалки с Ликой, ее свекровью, какие разные вышли дочки у Неты – состарившаяся несгибаемая комсомолка Люба у Юлии Силаевой и кудрявая кокетливая Катя у Натальи Филипповой; какая бедовая и горькая сирота Галя у Юлии Соломатиной, а главное – язвительная, всевидящая, умная и хрупкая Лика, как тонкой рукой раскладывает приборы по белой скатери в разоренном доме, как этот дом и семью изо всех сил, как птица гнездо, защищает и чинит – требовало бы подробностей не Блиц-формата. В одном из самых антисталинских спектаклей, что появлялись на сцене за долгое время, много того, о чем хочется думать после, но главное – на него стоит сходить.
