Могучий, Богомолов и Бородин опубликовали обращения по делу Седьмой студии

Несмотря на все призывы к справедливости, прозрачности и доказательности, их как не было, так и нет. Вместо этого снова, по всему, побеждает сговор, предвзятость и некомпетентность.

Никого ни к чему не призываю. Не верю в то, что новые призывы хоть что-то решат, как не решили ничего все предыдущие. Вряд ли что-то произойдет и, в этой связи, единственное, что заставляет писать этот текст, это желание и необходимость обозначить свою позицию и не замараться молчанием.

Хотя, нет, не только. Наверное, все-таки верится в то, что справедливость свое возьмет, и, перефразируя Хармса, победит неизвестным науке способом. Если не завтра, то вскорости. И каждая буква, каждое слово, нами написанное или произнесенное, приближает это время».

Текст Константина Богомолова:

«Уважаемая Ольга Борисовна, уже несколько лет мы наблюдаем процесс по делу Платформы. Долгий процесс и его обстоятельства создали отчетливое ощущение, что дело Платформы сейчас существует не ради разбирательства, а ради самого процесса. Его инициаторы понимают: признать, что процесс в тупике означает признать профессиональные ошибки. 
Очевидно, что исходя из базовых понятий государства, никто из нас не может требовать ничего, кроме объективности следствия и суда. 
Но мы можем выразить отношение к уже давно очевидному факту: будь у следствия неоспоримые доказательства, процесс давно был бы завершён. И даже если в ближайшее время процесс завершится, осуждающее решение не будет объективным, потому что процесс был хаотичным и выявил массу натяжек, свидетельства о давлении на участников, и другие факты, дискредитирующие возможное обвинительное решение. Репутационные потери следствия в этом случае – дело следствия и органов следствия, но очевидные репутационные потери министерства культуры, выступившего в этом процессе как бы инициатором – это дело всего культурного сообщества.
Я призываю Вас как нового министра, не обременённого ошибками прошлого периода, вместе со следствием найти решение, как остановить печальный процесс и сообща выйти из дискредитирующей всех ситуации. Я не хочу произносить громких слов, кричать «позор», «свободу». Мое обращение – не о политике. А о профессионализме. Бывает спектакль неудачен. Нет ничего стыдного в том, чтобы снять этот спектакль с репертуара. Так делал мой Учитель, Олег Табаков. Простота и честность в этом случае искупала все. Так может поступить и Министерство, и, хочется надеяться, следствие.

С уважением, Константин Богомолов».

Алексей Бородин записал видеосообщение:

«Когда начался этот процесс, я впервые в жизни оказался в суде. Я всегда думал: справедливость – именно с этим связано судопроизводство. И, конечно, наивно был полон надежд, что это недоразумение довольно скоро закончится и всё встанет на свои места. Но довольно скоро я понял, что здесь ситуация не такая, как я себе мог представить.

Выяснилось, что это такое действо, такие исполнители ролей; что цели ясны, сверхзадача ясна, сквозное действие выстроено – и, “дарно” или бездарно, все выполняют те или иные роли. Я, конечно, был поражён – своей глупости, своей наивности, прежде всего, потому что пора бы уже что-то такое вообще понимать. И вот это уже длится в течение почти трёх лет. Самое поразительное – такое ощущение, что мы все как-то потихонечку привыкли, что ли, к этому делу. Это как наша жизнь, знаете: жизнь идёт – и дело это идёт, и так оно и будет идти…

Сейчас, конечно, мы сильно всколыхнулись, потому что поняли: это дело, не зависящее от здравого смысла и доказательств, которые могли бы поставить всё на свои места. Первая экспертиза, вторая экспертиза, третья экспертиза… Почему-то третья экспертиза принята. Потому, выясняется, что члены этой экспертизы не знают, не знакомы с людьми, которые сидят на скамье подсудимых. Эта третья экспертиза изучена – я думаю, всеми людьми, которые кровно заинтересованы в судьбах этих четырёх деятелей театра, которых мы, на самом деле, хорошо знаем. Знаем творческий уровень режиссёра Кирилла Серебренникова, знаем продюсеров Юрия Итина и Алексея Малобродского. Мы знаем их как специалистов высокого класса и людей безусловно порядочных. Наконец, я лично знаю Софью Апфельбаум очень хорошо – она директор театра, в котором я работаю, уже несколько лет мы работаем рука об руку (кроме тех дней, когда она находилась под домашним арестом). Человека более светлого, честного – предельно честного, – открытого всему творческому и при этом строгого в плане того, чтобы всё было так, как должно, трудно себе представить. Репутация её в Министерстве была необыкновенная. И это было моё большое везение, когда мне удалось её уговорить после работы в Министерстве прийти к нам в театр. И всё расцвело – расцвело именно ясностью и честностью.

Мне кажется, сейчас происходит какое-то испытание. Испытание очень серьёзное, каждый из нас находится в своём доме, и трудно себе представить, что мы можем сейчас собраться все вместе, оказаться в ситуации прямого контакта. И я думаю, что в этой драматической ситуации как-то очень явно становится, что такое, что за понятия – одиночество или сообщество, содружество. Со-участие. Что такое мы все – люди, которые живут вместе на этой земле, – чем мы отличаемся. Те, кто понимает, что такое честь, совесть, что такое, в конечном итоге, ясность. Это дело, которое длится уже столько времени, – не ясное. Оно мутное, оно заданное. Заданное непонятно каким образом – я просто уверен, что не понятно никому из нас, мы не знаем, что за какая-то сила, которая двигает это всё в направлении, в котором оно двигается. Это можно было закончить уже давным-давно. Можно было понять враньё, которое там царит, когда свидетели вынуждены потом отказываться от своих показаний, потому что тогда на них было очень серьёзное давление. Люди, которые совершенно к этому не готовы, попадают в ситуацию, когда “профессионалы своего дела” (в кавычках!), те, кто должен преследовать правду, вдруг оказывают давление: интерес – свой, заданный им откуда-то сверху. Это видно. Видно невооружённым глазом. Не надо думать, что все мы дураки: это ясно.

Важно, я думаю, то, что сейчас мы все пытаемся найти какие-то слова – тревоги за нас и за наше будущее. Мы должны жить дальше – а как мы можем жить дальше, если не будем уверены в том, что правда есть правда, а ложь есть ложь? Что честность есть честность, защита есть защита, а право есть право. Я всё равно надеюсь…

Знаете, в первый раз была огромная кипа бумаг от тех, кто уверял, что это порядочные люди, и, безусловно, за них заступался. Кипа бумаг от потрясающих вообще людей, лучших людей нашего искусства (и не только театра, кстати). И когда судья – я помню этого мужчину – начал перечислять бумаги, на которых было написано это всё (а перечислял он довольно долго), то у меня внутри вдруг забрезжила какая-то надежда – чёрт его знает, а может, сейчас он возьмёт и скажет: “Смотрите, сколько людей заступается за них, давайте закончим всё это дело, ясно совершенно, что разберёмся в чём-то явном и придём к таким выводам, которые закончат это всё. Мы видим, что за них заступается такое количество людей, которые уверены в их порядочности и честности”. Вот у меня возникла надежда какая-то вдруг. А потом, значит, он отбросил все эти бумаги и сказал: “Ну, это характеристики, это не имеет никакого отношения к делу”, – и я обмер и понял, что унизил себя этой надеждой. Это такое тяжёлое чувство, которое меня постигло тогда. Но, видно, как-то всё это не заканчивается, потому что надежда появляется опять: это должно закончиться, это не может быть так. Это не может быть так, как происходит!

Скажем, в последней экспертизе мы видим вдруг, как что-то происходящее в 2014-м году рассматривается с точки зрения каких-то документов, которые появились в 2015-м году, – как это может быть? Как опять может быть разговор о том, что “этих спектаклей не было”? Какого-то огромного количества спектаклей “не было”, когда мы все эти спектакли видели и знаем, что это было, – с одной стороны, смешно, а с другой стороны, конечно, трагично.

Я, конечно, вспоминаю – вспоминаю Сухово-Кобылина, вспоминаю Льва Николаевича Толстого с “Воскресением”, скажем. Я позапрошлым летом, уже после того, как шли эти суды, прочёл “Процесс” Кафки. Читал когда-то в юности, тогда это произвело на меня определённое впечатление, – но то потрясение, которое я испытал, когда перечитал это сейчас… это сильнейшее впечатление, как может великий художник выразить такие страшные и предельно жёсткие, жестокие вещи, которые могут происходить и в нашей жизни, оказывается.

Я всё-таки продолжаю надеяться на понятия человеческие. На понятие справедливости, понятие честности. На понятие того, что кто-то должен сказать, что не будет подчиняться тому, что заведомо известно и заведомо ложно. Я, конечно, призываю моих коллег к мужественности – и к тому, чтобы мы с вами могли честно смотреть друг другу в глаза и понимать, что мы люди. И особенно это касается, особая ответственность, как мне кажется, лежит, во-первых, на людях творческих, а во-вторых – на тех, кто связан с таким понятием как правосудие.

Спасибо».