Ежегодно проходящий в Вене ImPulsTanz за двадцать лет превратился в многонедельное представительное мероприятие, респектабельность которого разбавляет лишь обширная обучающая программа с мастер-классами, лабораториями, мастерскими всех-всех-всех звезд, с бесконечным числом техник, методик и имен, с мечущимися между площадками танцовщиками и хореографами.
Находясь в российском контексте, где судьба современного танца складывается очень непросто и его становление можно наблюдать, только меряя время десятилетиями, непросто осознать, что в более благоприятных условиях этот жанр развивается настолько активно, что его различные формы и проявления уже совсем с трудом умещаются в это одно обобщающее и ничего не значащее понятие.
При этом современный танец на ImPulsTanz лишен привычного в некоторых странах ореола радости для посвященных. Спектакли фестиваля проходят не только в ободранных блэк-боксах, но и в каких-то академических залах, вытертый плюш которых обживают простые обыватели. Радикализм новеньких уравновешен «классикой», куда в этом году отправили даже Жерома Беля, в России по-прежнему проходящего по ведомству авангарда.
Впрочем в программе ImPulsTanz 2014 года нашлось два имени, которые отменили разделение между знатоками и развлекающейся буржуазией. Хореография американки Мег Стюарт основана на импровизации, эклектичной технике и работе с разными материалами и фактурами. В этом исследовании танцовщики становятся чуть ли не важнее самого хореографа — по крайней мере, являются такими же, как и она, авторами спектакля. И не только танцовщики. Показанный на ImpulsTanz 2014 года спектакль Sketches/Notebook организован как бесконечный дивертисмент, в котором участвуют все, включая гримеров, костюмеров, техников, музыкантов. Тут кронштейн со странным секонд-хендом, у которого копошатся переодевающиеся, стоит прямо между зрительскими рядами, ударная установка задрана куда-то наверх, а танцовщики постоянно пристраиваются у тебя за спиной. Спектакль устанавливает принципиальное равенство между всеми элементами действия — и всеми участниками/зрителями, конечно, тоже. Танцовщики Стюарт, принципиально разные по типажу — от модельки до маменькиной дочки, лишь подчеркивают отсутствие хоть какой-то конкуренции или хотя бы состязания на сцене, предельно внимательны и даже нежны друг по отношению к другу, трогательно копошатся и весело подхватывают любую затею любого из них.
Стюарт снова и снова предлагает разные формы и форматы коммуникации, разные способы взаимодействия. Это спектакль, который отрицает окончательную форму и который создается снова и снова, не оканчиваясь после аплодисментов. Спектакль, который обладает магической гуттаперчивостью: он может растягиваться на четыре с половиной часа (такой хронометраж был в один из вечеров) и почти сразу сжиматься до дурацкого соло с тюлевой тряпочкой.
Парадоксальным образом расползающийся дивертисмент сохраняет непреодолимую центростремительную силу, объединяясь вокруг самой Стюарт, которая подобно прекрасной королеве-матери в кринолине из одеял и с розовой лентой на губах замешивает эти самые одеяла и весь этот мир наподобие теста. Вообще круг и клубок становятся чуть ли не самыми главными символами спектакля. Все скатывается, все заворачивается и складывается вместе. Мир Стюарт немного спонтанный, случайный, но прекрасный, девчачий и сентиментальный, вроде балеринок на задней странице школьной тетради. Это мир, который оказывается так близко, что не оставляет никаких шансов вырваться из под власти его обаяния.
John Ллойда Ньюсона и британской компании DV8 — принципиально другой театр. Никакого импрессионизма, никакого символизма. Ньюсон строит почти старомодный нарративный вербатим о простом парне, который волей судьбы после череды геторосексальных романов и отсидки за мелкое преступление оказывается в гей-сауне, где познает новую интенсивность отношений и новый стимул жить. Ньюсон почти проповеднически вправляет мозг герою и зрителю, утверждая догматы гуманизма, человечности и человеческих отношений. Происходящее на сцене кристально прозрачно по смыслу. Это житие — пусть не святого, но кого-то, кто на пути к святости, или по крайней мере к пониманию чего-то главного в жизни.
Но то и дело Ньюсон разряжает свой догматический пафос бесхитростным юмором из комедии положений, невероятной техникой исполнителей, способных , исполняя сложнейщую хореографию еще и психологически интонировать свою речь, космической скоростью действия, которое раскручивает вращающаяся со скоростью дверей главного здания МГУ декорация, молниеносно разворачивающая новое пространство наподобие поп-ап книжки. Хореография Ньюсона строится на абстрагировании и символизации обыденного взаимодействия и непреодолимом обаянии силового мужского танца.