Казимир Лиске: Что ждет меня в Америке? Ничего!

Казимир Лиске в музыкальном проекте Ивана Вырыпаева «Сахар»,театр «Практика», 2013

Студент Лиске изучал итальянскую литературу в Дартмуте, узнал там о трехмесячной программе для иностранных студентов в Школе-студии МХАТ и приехал в Москву. Спустя год он поступил на курс Константина Райкина. А потом вместе с Одином Байроном выпустил спектакль «Лафкадио». ТЕАТР. выясняет, как американский филолог стал российским артистом.

ТАТЬЯНА УТКИНА: Как тебе в голову пришла мысль приехать учиться в Россию?

КАЗИМИР ЛИСКЕ: Открою тебе нехитрый секрет — эта мысль приходит в голову многим студентам из Америки, потому что уже несколько лет существует программа для иностранцев. Такие программы есть не только во МХАТе, но и в других вузах, например, в ГИТИСе. Интрига этой поездки состоит в предвкушении чего-то нового, неизведанного. Это очень захватывающе чувство, ты ждешь приключения! И естественно, это состоянии эйфории, которое хочется длить как можно дольше! Помимо процесса обучения, ты открываешь для себя еще и город, знакомишься с разными людьми, погружаешься в контекст страны. Плюс ко всему ты постепенно начинаешь учить язык.

ТУ: То есть, когда ты приехал, ты вообще не знал языка?

КЛ: Конечно не знал!

ТУ: А в Америке ты тоже учился тоже на актера?

КЛ: Я закончил факультет итальянской литературы. Но, я всегда хотел заниматься театром. И вот так я нашел эту трехмесячную программу обучения во МХАТе. Но чтобы приехать в Москву, мне пришлось получить грант, одним из условий которого было обучение профессии не менее 9 месяцев. То есть, когда я уезжал, я знал, что я останусь «на подольше». Соответственно, когда закончилась трехмесячная программа обучения во МХАТе, я остался в Москве. К тому моменту у меня уже появились друзья. Я ходил на московские спектакли, на занятия к разным педагогам, слушал лекции и таким образом узнал о Райкине, к которому в итоге потом и потупил.

ТУ: Вступительную программу ты читал уже на русском языке?

КЛ: У меня был один монолог Бенедикта из пьесы «Много шума из ничего». И даже не помню, читал я его или нет. И еще я показал какой-то маленький этюд. Ну собственно и все!

ТУ: А сам процесс обучения? Сложно ли было?

КЛ: Cистема работы в Школе-студии для американцев совершенно непонятная. Во время учебы у нас не было свободного времени. Совсем! С 9 утра до 12 часов вечера — учеба. Для американского сознания это совершенно недопустимо. Выходные для американца —святое! И вдруг ты попадаешь в среду, где нет личного пространства, личного времени. И думаешь: хм, это интересно! Сейчас я понимаю, что такая школа, такая дисциплина и умение брать на себя ответственность — это, наверное, и есть профессионализм. Помимо каких-то навыков актерского мастерства тебя еще учат выносливости, профессиональной этике и так далее. Я лично от этого ловил кайф.

ТУ: Я знаю, что вы с Одином Байроном сразу поступили к Райкину на второй курс, верно?

КЛ: Я уже сказал, что до этого два года ходил в театры, учил язык. И да, я попал к Райкину сразу на второй курс. Мы сегодня с Полиной (моей женой), как раз вспоминали эти годы обучения. И поняли, что это было прекрасное время именно потому, что там за тебя было уже все расписано. Твое время и твои планы были уже заведомо определены. Твоя задача — исполнять! И все!

ТУ: Особенно у Райкина?

КЛ: Да. Он человек очень активный, требовательный. Он был постоянно включен в процесс. Его отношение к профессии вызывает восторг. Он очень любит театр, любит репетиции. Поэтому нам с Одином поначалу было очень тяжело. Мы не привыкли к такой потогонной системе. Мы даже немного успели «пострадать» по этому поводу. Но это естественный процесс в любом обучении. И я рад, что мы были друг у друга.

ТУ: Я недавно разговаривала с еще одним театральным экспатом Стивеном Окснером. И он мне сказал, что любой иностранец априори чувствует себя здесь особенным, ничего специально для этого не делая.

КЛ: Конечно! А что делать. Сразу видно, что ты другой. Начиная с акцента, манеры поведения до каких-то внешних отличительных черт. Это, одной стороны, огромный плюс — быть иностранцем. Это сразу тебя как-то выделяет. А с другой, мне иногда кажется, что меня как-то не так воспринимают, не видят мою личность. Но ты должен либо это принять, либо нет. Вот и все. Да, я иностранец, я американец. Ну и потом снисходительное отношение. Сначала я это ощутил, когда учился. Мне даже казалось, что иногда это несправедливо. Нас часто с Одином не так строго судили, как россиян. Я помню, что была репетиция с Рыжаковым, на которой мы разбирали текст Солженицына. Это был первый год моего обучения. Самый сложный год в первую очередь в языковом плане. Солженицын — трудный материал даже для русского человека, что уж про иностранца говорить! Было ужасно тяжело, потому что много всяких слов мы просто не понимали. И вечером накануне репетиции мы с Одином решили, что не пойдем на нее и просто вместо занятия поиграем американскую музыку. Мы ужасно любим это делать вместе. Я играю на гитаре, а Один на альте. Внутренне мы, конечно, чувствовали какую-то неловкость от того, что прогуливали, но мы успокаивали себя тем, что это пригодится нам для музыкального наблюдения или чего-то еще. На самый конец репетиции с Рыжаковым мы все таки пришли и, входя в аудиторию — с музыкальными инструментами — почувствовали на себе снисходительные взгляды однокурсников. К нашему удивлению, Рыжаков нам ничего тогда не сказал. А что стало бы с русским студентом? Его бы сразу отчислили за прогул. Тут был бы короткий разговор.

ТУ: А потом? Когда ты закончил учебу. Ты же мог уехать. Почему ты остался? Вернее, ради чего?

КЛ: Даже во время обучения мы с Одином часто думали, что уже хватит, пора домой. Но тут в голове сразу, цепной реакцией, возникал другой вопрос: «Что меня там в Америке ждет? Ничего!»

ТУ: Почему?

КЛ: Здесь ты все время вертишься в театральной тусовке, ты на виду. Ты учишься у Райкина, у тебя преподает Рыжаков, Сигалова, Брусникин и многие другие. Я считаю их профессионалами своего дела. И когда такие люди каждый день с тобой работают, это уже и перспектива. В Америке у меня таких связей и знакомств просто нет.

ТУ: После окончания вуза ходил ли ты на прослушивания в театр? Вообще какие тогда были планы?

КЛ: Да, ходил со всеми. Но сначала у меня были проблемы с документами. У меня даже есть история, с этим моментом связанная. Я ее нигде не рассказывал. Стеснялся. Но, наверное, теперь уже могу рассказать. В общем, на одном из показов, а именно в Театре на Таганке, меня пригласил работать над новым спектаклем Юрий Петрович Любимов. Он мне предложил сыграть роль Ленского в пушкинском «Евгении Онегине». Сначала я как-то наплевательски отнесся к этому предложению, да и работать на Таганке не хотел. Хотя атмосфера в театре мне показалось весьма хорошей и располагающей к работе. Юрий Петрович позвал меня к себе в кабинет, который меня, конечно же, сразил. Он даже предложил мне поиграть на гитаре Высоцкого. А потом он очень убедительно говорил, стоил планы на будущее. Говорил, как будут проходить совместные репетиции. Что у меня не будет проблем с документами, что театр сделает мне рабочую визу и так далее. И я согласился. А когда я приехал на первую репетицию, меня просто не пустили в здание театра. Хотя накануне я звонил Любимову, чтобы еще раз подтвердить наши с ним договоренности. Он мне сказал: «Да, мы ждем вас!» Обманули меня. Вот и все.

ТУ: Ужасно. А как такое могло произойти?

КЛ: Ну, вышла целая история сначала с невозможностью сделать от театра мою рабочую визу, а потом другие сложности возникли. Короче, меня ужасно обманули. Это был мой первый опыт сотрудничества с российскими театрами.

ТУ: А дальше?

КЛ: И дальше так сложилось, что мы с Одином начали репетировать спектакль «Лафкадио». Он, кстати, зародился еще в студенческие годы. И мы как-то собрались вместе и сделали из всех уже сложившихся наработок спектакль вместе со Светой Ивановой. Этот спектакль — моя большая любовь. Нам с Одином было важно сделать его самим здесь, в Москве. Этим спектаклем мы, по сути, открыли театр в «Мастерской». Это был переломный момент для нас обоих, потому что мы вдруг осознали, что мы здесь, в Москве, можем делать что-то сами. Нет ничего невозможного! Российская театральная среда очень плодотворна, здесь можно много чего сделать крутого, если очень захотеть и действительно вложиться в этот проект. И еще, самое удивительное для любого иностранца, который приезжает в московский театр, — это зрители. Это потрясающе, когда на поклон артисты выходят по десять раз, а зал их встречает синхронными громкими аплодисментами. В Америке нет такой культуры просто. А мне кажется, что это так важно, дать зрителю возможность сказать «спасибо». Вообще, у профессии актера в России есть особая степень важности и значимости. В Нью-Йорке, даже если ты работаешь на Бродвее, ты чувствуешь, что все-таки занимаешься entertainment. В американских газетах существуют такие рубрики, как спорт, новости и art&entertainment. То есть искусство и развлечение — это там практически синонимы. А тут между ними все же видят разницу.