Журнал ТЕАТР. о спектакле, сделанном как кино и про кино.
За три месяца полного онлайна мы привыкли к самому разнообразному «цифровому театру», но в докарантинные времена такой театр все-таки был редкостью.
Спектакль «Йыван Кырла. Путевка в жизнь», выпущенный Марийским национальным театром драмы имени М. Шкетана в досрочно завершенном сезоне 2019/2020, разбирается сразу с тремя важными мифами. Первый из них связан с именем национального героя, артиста Кирилла Ивановича Иванова, репрессированного в 1937 и погибшего в 1943 году, и – если говорить шире – национальным марийским характером вообще. Второй миф – это миф о «великом немом», важнейшем из искусств, обретшем голос в 1931 году, вместе с первым советским звуковым художественным фильмом «Путевка в жизнь». Наконец, третий миф – личного, можно сказать, семейного характера, ведь постановщик спектакля Степан Пектеев не просто мариец, выросший за кулисами театра имени Шкетана, но и сын режиссера Василия Пектеева, в 1990-е – как только это стало возможно – уже обращавшегося к фигуре Кырлы и в очень большой степени сформировавшего тот самый миф о национальном герое.
Что удивительно для такой короткой (спектакль идет чуть больше полутора часов без антракта) и в общем-то простой по форме постановки, все три мифа в ней полностью раскрыты и даже разоблачены.
Национальный герой оказывается настоящим артистом и поэтом, человеком талантливым, но слабым, падким на славу и деньги, упрямым и в каком-то смысле чересчур упертым. Кино – искусство эффектное и со всех точек зрения, и содержательной, и технической – непростое – становится инструментом идеологии и пропаганды, удачным способом задурить и одурманить наивных граждан. А перекличка со спектаклем Пектеева-старшего проходит красной нитью через всю «Путевку в жизнь», одновременно вводя ее в исторический и национальный театральный контекст, и позволяя зрителю увидеть прежний, по всей видимости романтизированный образ главного героя, а также зафиксировать изменения, произошедшие за минувшие четверть века.
Главным связующим звеном между прошлым и настоящим становится замечательно колоритный и по-марийски выразительный актер Иван Смирнов, игравший Кырлу в спектакле «Ой, луй модеш» 1995 года и вспоминающий об этом эпизоде своей творческой биографии в спектакле нынешнем. Он же проводник идеи Степана Пектеева о человеке как свидетеле и фильме как документе. Еще один явный приверженец «ментального кино» (то есть такого, которое, по Пектееву, целиком и полностью происходит в нашем воображении) – совсем молодой Акпарс Иванов, с фотоаппаратом в руке выходящий в зрительный зал перед началом спектакля и требующий в обязательном порядке выключить мобильные телефоны, которые отвлекают нас от собственных воспоминаний и мечтаний. Остальные актеры представляют, скорее, массовку или древнегреческий хор: они часто объединяются в группы, «исполняют» некие ритуальные танцы и «поют одним голосом».
Одноголосье – важнейшая тема спектакля Пектеева-младшего. Его герои живут среднюю жизнь, похожи друг на друга и предпочитают «не высовываться». Иным – устрашающим и величественным – имеет право быть лишь черный человек в темной гимнастерке и кирзовых сапогах, напоминающий одновременно и вождя народов Сталина, и гетевского Мефистофеля, и классического демона-искусителя. Этот дьявол во плоти многозначительно курит и не произносит почти ни слова, но от одного его мрачного нездешнего вида невольно содрогаешься и передергиваешься. И Кырла, захотевший стать не одним из многих, а самим собой, посмевший писать стихи и играть в кино, априори обречен на арест, молчание и смерть. Но не на забвение: вот он воскресает много лет спустя, и в своем белом кителе читает воспоминания с «листа жизни». Именно на него льется в финале загадочный свет, именно его фигуру выхватывают из темноты огни рампы.
Но все-таки для Степана Пектеева и его постоянного соавтора художницы Катерины Андреевой, сумевшей стилизовать спектакль под эффектное черно-белое кино с редкими вкраплениями цвета и света, герой здесь не Кырла, не его оппонент и даже не безмолвная толпа, а искусство, тот самый «великий немой», который наконец заговорил, тот, ради кого совершаются жертвы и кардинально меняются судьбы, тот, кто имеет бОльшую власть, чем любой отдельный человек и все люди вместе взятые. Кино и есть тот идол, которому здесь поклоняются и которого немного побаиваются, а потому весь спектакль вертится, по сути, вокруг нехитрого приема со сменой двигающихся картинок – на это виртуозно работает целый набор инструментов: теперь уже редко используемый в театрах поворотный круг; затейливая проекция; игры со шрифтами и титрами; разнообразный видеоряд.
Пектеев вообще известен своей любовью к технологиям и мультимедиа, и в новом спектакле он смог наконец найти им достойное применение. Другое дело, что за яркой картинкой, воссозданием в реальном времени кадров старого, почти столетнего фильма и настойчивой «реставрацией» ментальной кинопленки не привыкшие к постоянной игре с формой актеры иногда теряются. Они то начинают наигрывать и фальшивить, то вообще как будто исчезают со сцены и перестают «присутствовать», хотя физически все еще находятся перед зрителями.
Зрители, кстати, первыми чувствуют эти провалы и моментально откликаются на них – кто уходом с чересчур продвинутого модного зрелища, а кто разговорами и перешептываниями. Впрочем, в целом зал реагирует на высокотехнологичный и политический по своей сути спектакль весьма доброжелательно. И это не может не радовать: в национальном, обычно предпочитающем традиционные формы театре, сегодня тоже есть интерес к искусству актуальному и по-настоящему современному.