Иван Вырыпаев, живущий между Москвой и Варшавой, рассказал журналу «Театр.», как ему предлагали возглавить польский МХАТ, почему он отказался и чем польский театр похож на русский.
С Иваном мы встретились в Москве, на Петровке, в студии компьютерного дизайна, которую он превратил в съемочную площадку для своего нового фильма «Танец Дели». Пока беседовали, в соседней комнате шло утверждение костюма для главной героини, которую сыграет польская актриса Каролина Грушка. В перерыве между примерками она включилась в наш диалог.
АШ: За последние два года вы дважды работали в Польше. Устройство польского театра сильно отличается от российского?
ИВ: Могу говорить только про Варшаву, где мне полгода назад предложили возгла вить один крупный театр — Театр Повшехны (Teatr Powszechny), что переводится как «Общий». То есть это аналог нашего «Художественного общедоступного». Я долго вел переговоры, в итоге отказался, но общую ситуацию чуть-чуть понял. Все устроено почти так же, как у нас. Есть театры федеральные, принадлежащие Минкульту, а есть городские. Разница в том, что в Варшаве есть такая должность — директор городских театров [в дословном переводе эта должность называется «директор управления культуры». — «Театр.»]. Он назначает всех директоров (по-нашему — худруков), он заключает контракт, по истечении которого можно нанять другого директора. Средний срок контракта пять лет, иногда три года. Меньше трех лет, наверное, нет смысла. У этого пана Марека Крашевского (pan Marek Kraszewski) сложная должность, вокруг которой много интриг. Ведь любая труппа считает, что должна принимать участие в выборе директора. Обычно выдвигается несколько кандидатов, рассматриваются их программы, потом устраивается конкурс. Но, насколько я знаю, несмотря на итоги конкурса, огромное значение имеет выбор пана Крашевского. Он настоящий альтруист, хочет реальных улучшений и очень за это бьется.
АШ: А его самого кто назначил?
ИВ: Его непосредственный босс — мэр Варшавы. Большинство театров Варшавы государственные, но есть и несколько частных. Например, театр «Полония», который возглавляет известная актриса Кристина Янда: она лауреат Каннского фестиваля, снималась у Вайды и Кесьлевского — в общем, легенда польского театра. И у нее частный театр, который хорошо посещается, но все равно еле-еле сводит концы с концами — ведь даже хорошо посещаемый театр трудно прокормить. Есть частный театр у актера по имени Томка Короляка. Тоже маленький, тоже трудно живет. Есть еще театр «На Воли» (Na Woli), в котором я ставил спектакль «Июль». Это что-то вроде нашей «Практики» — там шикарный зал на 300 мест, очень хорошая акустика. Сцена делалась специально под Тадеуша Ломницкого (еще одна легенда польской сцены). В общем, в Варшаве три свободных площадки, а остальное — государственные репертуарные театры, которые работают по тем же принципам, что и в России. Собственно, поэтому я и отказался взять театр: я понял, что не смогу никого уволить, а если и уволю, то должен немедленно кого-то взять, чтобы не пропала штатная единица. Девяносто процентов бюджета идет на оплату и содержание коллектива — то есть это монстры, которые едят сами себя. Но я абсолютно убежден, что такой театр не может творчески существовать! Там огромное количество балласта — люди, которые не играют, остаются в труппе, потому что они находятся не на контракте, а на договоре. Чтобы уволить артиста с договора, нужно найти причину, но попробуй докажи, что он плохой артист: он будет с тобой судиться. Однако в Польше, как и в России, большинство директоров театров не хотят менять эту систему — она удобна тем, что государство выдает тебе деньги. А в частном театре ты должен их заработать сам: там спектакль живет, пока на него ходят зрители, а в государственном — пока не уйдут на пенсию занятые в нем артисты. Если девяносто процентов уходит на театр, то на постановку остается лишь десять процентов. Поскольку Варшава город маленький, то театры берут количеством премьер: неважно качество, важно количество. Мне кажется, кризис театра, который я замечаю сегодня в Польше, обусловлен тем, что по сути там есть только один более или менее свободный художник — Кшиштоф Варликовский, который тоже сидит на дотации и на деньгах от копродукции с европейскими театрами, но имеет возможность не гнать премьеры.
АШ: А Кристиан Люпа?
ИВ: И Люпа, конечно, тоже. Но в Польше мы называем это «театральный беспредел» — эти люди могут ставить, как хотят и где хотят. Все остальные вынуждены гнать большое количество недорогих премьер.
АШ: Ну, а как же Гжегож Яжина?
ИВ: У него городской дотируемый театр, но и ему тоже надо играть премьеры. То есть внешне польский театр справляется с ситуацией. Например, Teatr Narodowy, то есть Национальный театр. Я убежден, что там кризис, но это мое личное мнение. Внешне же все очень благополучно: зал полный, билеты трудно достать.
АШ: Вот вы говорите, что актера нельзя уволить — он может плохо играть и получать зарплату. Но вы, наверное, слышали про скандал с «Таганкой», про письма актеров, утверждающих, что им недоплачивали. В этом плане в России актер абсолютно незащищен. Как обстоят дела в Польше?
ИВ: В Польше, в отличие от России, работает судебная система. И человек, если он прав, процесс выиграет. Я не вникал в ситуацию с «Таганкой», но, по-моему, нужна срочная реформа и в Польше и в России — иначе работать становится очень сложно. Вот, например, я сейчас в Варшаве веду переговоры о постановке. И каждый театр мне говорит: ну давай, поставь у нас. Но дело в том, что у меня есть актеры, с которыми хотелось бы работать. Я прихожу с ними в этот театр, а мне говорят: у нас свои есть. А если мои больше подходят?! Или скажем, в Национальном театре идет поставленный мной «Танец Дели». Там две приглашенные актрисы — Каролина Грушка и Агата Бузек. Так вот у них, не состоящих в штате этого театра, больше возможностей играть мой спектакль: остальные актеры так заняты в репертуаре, что не успевают — в афише слишком много названий.
АШ: На их зарплате это сказывается?
ИВ: У них есть гарантированная зарплата и есть плата за спектакль. Но артисты Национального театра — особый случай, они получают больше всех. Даже начинающий артист в этом театре не бедствует.
АШ: В Варшаве, насколько я понимаю, нет такой назревшей необходимости смены худруков, как у нас?
ИВ: Руководителей такого преклонного возраста, как у нас, там нет, потому что постоянно происходят перестановки. Как только у директора (это аналог нашего худрука) кончается контракт, его могут поменять. При нем есть еще и коммерческий директор. Само собой подразумевается, что ты приходишь со своим директором, на это они согласны. Сейчас смена директоров идет очень мощная! Пан Крашевский активно наживает себе врагов — в том смысле, что не останавливается ни перед звездами, ни перед прошлыми заслугами. Кстати, варшавскими театрами руководят люди среднего возраста: Гжегож Яжина, Гжегож Браль в театре «Студия». Понимаете, честно говоря, это все вопрос времени: лет через десять старая система рухнет сама собой. Это не значит, что надо сейчас уже всех выгнать на улицу, но нужно провести реформу! Надо оставить несколько национальных театров — Большой. Малый, МХТ. Я знаю, что это большая проблема. Но я вижу по Польше, по моим друзьям-актерам: те люди, которые активно работают, сами были бы рады контрактной системе. Старая система устраивает тех, кто ничего не делает. Вот Каролина Грушка ушла из Национального театра, потому что ей так удобнее — теперь она может выбирать. Она играет в том же Национальном, но ту роль, которая ей нравится, а не ту, что ей навязали бы сверху.
АШ: Вернемся к случившемуся с «Таганкой». У нас нет авторского права на режиссуру, но есть авторское право на инсценировки. Поэтому как постановщик всех спектаклей «Таганки» Юрий Любимов сегодня не может запретить труппе их играть, а как автор всех инсценировок, вероятно, может…
ИВ: Ни один из серьезных театров в Польше не пойдет на то, чтобы авторское право на спектакль было у режиссера. Могу сказать, что недавно я сделал пьесу для театра Яжины. Они ее заказали, я написал, они заплатили хороший гонорар, и теперь это их пьеса, авторское право у них. Там в театре все по отдельности: сначала заказали мне пьесу, теперь ведут со мной переговоры как с режиссером. Мы с Яжиной друзья, но когда начинается разговор о делах, сразу возникает дистанция. Может, поэтому у них бардака меньше, чем у нас. Не то что меньше — его там практически нет. Вот у нас в России все только для бедных или для богатых, а у них есть еще средний уровень, все — от кафе до такси, и все это как-то продуманно. Например, мне нужно было получить вид на жительство, для этого я должен был прописаться в квартире Каролины. Я пошел и чуть не заплакал — процедура прописки заняла полчаса: чиновник посмотрел что-то в компьютере, записал мою фамилию и дал мне документ. Для сравнения: в Москве я до сих пор прописаться не могу — не хватает времени и денег на взятки. В общем, у поляков все более отлажено. Но поменять сложившуюся театральную систему трудно и им — куда девать тысячи штатных артистов? Зато польский театр тянется ко всему, что только прорастает. Там нет той ситуации, что у нас: мощные театральные генералы и кое-как пробивающаяся молодежь.
АШ: Несколько лет назад, уже после ухода Миндаугаса Карбаускиса из «Табакерки», в его спектакле «Рассказ о счастливой Москве» заменили одного из главных исполнителей, причем самого режиссера даже не поставили в известность.
ИВ: В Польше такое тоже может быть. В «Танце Дели» мне надо было заменить актрису, уходящую в декрет. Директор вызвал меня, назвал несколько фамилий и спросил, кого бы я хотел. Согласно моему контракту, он мог меня и не спрашивать. Но в данном случае у меня есть «ловушка»: в этом спектакле играет моя жена Каролина. Однако юридически театр имеет полное право заменить даже главную героиню — и я ничего не смогу сделать. В этом есть своя логика: театр является собственником и хозяином продукта — как продюсер в кино. Бывают, конечно, индивидуальные контракты. Но никто в Национальном театре не станет заключать со мной такой контракт. Не только со мной — даже с Люпой. Другое дело, что Люпе такой контракт ни к чему: он настолько авторитетен, что просто прикажет актерам не играть спектакль — так они вскроют себе вены и не будут играть.
АШ: Совсем недавно вы выпустили в московской «Практике» спектакль «Иллюзии», который собирались ставить в Польше.
ИВ: Это тот случай, про который мы говорили в начале: я пошел в один театр, в другой, все говорят: артисты твои — очень хорошие, но у нас свои есть. Я подумал и позвонил в «Практику», где мне сказали: бери, кого хочешь, хоть Каролину Грушку.
АШ: Гонорары за постановку в Польше больше, чем в России?
ИВ: В России я знаю только про «Практику» — там гонорары мизерные, но там ставишь для души. А в Польше платят нормально. Есть режиссеры, которые получают намного больше, но ведь я работаю в малых формах. Существует такое правило: сделаешь спектакль на большой сцене — и гонорар будет большой, на малой — и гонорар поменьше. Хотя я убежден, что сделать маленький спектакль в чем-то сложнее, чем большой, а нервов тратится столько же.
АШ: А актерские гонорары?
В беседу включается Каролина Грушка
КГ: Гонорары больше, когда ты работаешь как приглашенный актер.
То есть выгоднее быть на контракте?
КГ: Да, конечно.
ИВ: На самом деле — как повезет. Когда Каролина играла «Июль», она получала такой гонорар, который в Польше мало кто получает. Но и спектакль был очень успешный — те, кто вложил в него деньги, быстро отбили всю сумму. Но если тебя никто никуда не приглашает, то в стационарном театре даже когда месяц не играешь, тебе все равно идет зарплата. Так что в целом, конечно, выгоднее быть там.
АШ: Вопрос Каролине: вы уже второй раз выпускаете спектакль с русскими актерами. Работа в России сильно отличается от работы в Польше?
КГ: Мне трудно сравнивать — я пять лет проработала в Teatr Narodowy, а тут, в России, работала в «Практике». Конечно, это совсем другое. Думаю, если бы я пришла в ваш Малый или МХАТ, это было бы похоже — система везде одна.
ИВ: Год назад я сделал спектакль в Teatr Narodowy, потом пришел в «Практику» выпускать «Комедию». Звонил Каролине каждый день и рассказывал, как тут хорошо работать. Скажем, в Варшаве я говорю: уберите эти два фонаря, они лишние, а они в ответ: но все это уже утверждено, пишите заявление! В «Практике» на репетиции сидит парень с лэптопом, я его спрашиваю: знаете, есть такая музыка с нового альбома Chemical Brothers — через минуту она уже играет, потому что он скачал ее в Интернете. А в Национальном театре в зале Интернета нет, нужно идти в другое здание.
КГ: Это такое производство, похожее на большой завод. Но, например, когда мы делали «Июль» в театре Na Woli, условия были очень хорошие. Но этот театр, как и «Практика», без труппы.
АШ: Каролина, вы тоже считаете, что репертуарный театр скоро умрет?
КГ: Это было бы хорошо. Не скажу про Россию, но в Польше, увы, думаю, пройдет еще много времени до его смерти. Совсем недавно у нас опять заблокировали реформу театра. Заблокировали не чиновники в парламенте, а сама театральная среда: актерам удобнее быть в штате, а реформа должна была дать больше свободы для дирекции, чтобы менять труппу. В нашей прессе идет постоянная дискуссия, и есть две группы, но у той, где больше молодых актеров и режиссеров, нет никакой власти. С другой стороны, все директора театров хотят приглашать на постановки молодых режиссеров.
ИВ: Это правда. Молодые ездят по всей стране, актеры всех возрастов хотят с ними работать. Но как только молодой режиссер решает что-то поменять в самой структуре театра — вот тут старая часть труппы начинает возмущаться.