Сегодня в рубрике «Гости из будущего» — студенты Школы-студии МХАТ, мастерская Константина Райкина. Мы говорим о спектаклях «МЫ КарамазоВЫ» Виктора Рыжакова, состоящего из этюдов и диалогов по роману Достоевского, и «Трамвай «Желание» в постановке Алексея Гуськова.
В «МЫкарамазоВЫ» от сцены к сцене роли переходят к разным актерам, в среднем по три исполнителя на брата. При видимом многообразии трактовок особенность восприятия Достоевского нашим временем здесь очень ощутима. Алеша Карамазов сегодня — хороший мальчик, настоящий друг, положительный молодой человек, которому как бы прощается его вера. Еще более далеким и чужим для молодого поколения оказался Иван — аморфный философ «без свойств». Из всех братьев милее всего и впору нашему времени пришелся Митя, роль которого примерили на себя аж четверо актеров. А наиболее ярким и разнообразным вышел Смердяков.
В «Трамвае «Желание» эмоции предельного накала отливаются в музыкально-пластические миниатюры, образующие своего рода заставки. А симпатии молодого поколения актёров оказываются на стороне отнюдь не главной героини — аристократичной и взбалмошной красавицы Бланш, а ее добродушной сестрицы Стеллы и простого парня Стенли Ковальского.
Максим Стоянов
В названии спектакля «Мы КарамазоВы» слышится некий вызов. В чем его пафос?
И мы, и вы — все мы Карамазовы. Роман Достоевского охватывает все наши страсти, слабости, пороки. Братья по-разному борются с ними: Митя не справляется, Алеша ищет опору в вере, Иван уходит в философию. На первый взгляд может показаться, что это депрессивный материал, но Достоевский глубоко религиозный писатель. Мы все персонажи Достоевского: цивилизация, социум, воспитание сдерживают нас в каких-то страстных проявлениях, однако они есть в каждом человеке.
Но очень важно делать Достоевского легко: он до таких глубин роет, что если это еще и ставить тяжело… Надо найти ключ, чтобы это звучало как музыка.
Ваш Стенли из «Трамвая «Желание», наверное, первый положительный Стенли.
В хорошей драматургии, по-моему, нет чисто отрицательных героев, и Стенли — хороший парень, честный, конкретный, который в очень непростых условиях хочет построить семью с любимой женщиной. Они со Стеллой как две половинки одного целого; несмотря на то, что вышли из разных социальных слоев. Он лидер по своей природе, во всем должен быть первым, проиграть в карты для него катастрофа. И он по-своему тонкий человек — он чувствует Бланш спинным мозгом. Конечно, на него наложили отпечаток те условия, в которых он существует. Когда я приехал в Москву, то два года работал на стройке арматурщиком — тяжело! А Стенли в таких условиях пытается что-то построить, и у него это получается. И тут вдруг приезжает Бланш, и все начинает разваливаться. Я думал: как оправдать его насилие в финале? И понял: а что с ней можно было еще сделать, как вправить мозги? Он просто катком по ней проехал, потому что иначе она бы разрушила все, что он создавал.
Вера Шпак
У вас очень необычная Стелла в «Трамвае «Желание» — легкая, радостная, счастливая. Вовсе не забитая жизнью, как ее обычно играют.
Наверное, так получилось потому, что Алексей Геннадьевич Гуськов ставил спектакль не про каких-то придуманных людей, а про нас. И в моей Стелле есть огромная часть меня.
Расскажите.
Обычно в постановках «Трамвая «Желание» Стелла — это роль второго плана, а главное действующее лицо — Бланш. Наш же спектакль про взаимоотношения двух женщин, про то, как сталкиваются два мира. Стелла из тех, для кого семья — это все, и до того, как мы подошли к последним сценам, я репетировала с чувством, что ее брак со Стенли — идеальная для меня модель семьи. В финале я вместе с моей героиней пережила потрясение, оказавшись перед выбором: предать сестру или потерять все, что я люблю. И для нее, и для меня было открытием, что у счастья всегда есть своя цена.
С Уильямсом было проще освоиться, чем с Достоевским?
В чем-то проще: меньше людей занято в работе, больше внимания со стороны педагога. С Достоевским мы возились долго, целый год — полгода этюды и полгода диалоги. Но «Карамазовы» — это тоже мы, наши вопросы к Достоевскому, наш взгляд на роман. Мы сами выбирали, кому какой персонаж близок; поэтому там одного героя могут играть несколько актеров, женщины могут читать мужские диалоги и т.п. Я выбрала Катерину, невесту Мити, но у меня долго не шла эта работа; в конце концов я сделала свой отрывок на языке глухих, в сурдопереводе, потому что никак иначе не могла ее выразить.
Вы работали с разными режиссерами. Кто из педагогов давал вам ощущение максимальной самореализации?
Я очень благодарна Константину Аркадьевичу, что он взял меня на курс, но поработать с ним тесно у меня не получилось. Два моих главных педагога — это Алексей Геннадьевич Гуськов и Алла Михайловна Сигалова — очень жесткий человек, высокий профессионал, с которой мы делали спектакль «Final Cut». Есть люди, рядом с которыми ты не можешь оставаться «невключенной», расслабленной — вот она такая.
Игорь Бычков
Рыжаков и Райкин занимаются двумя совершенно разными типами театра. Вы почувствовали разницу в их подходе к актеру?
Рыжаков занимается твоей душой, добивается осознания того, что ты хочешь сказать человеку, сидящему в зале. Райкин — это мощные энергетические всплески. Он учит играть на огромный зал, на большие пространства. «Сатирикон» — это же бывший кинотеатр!
Эти режиссеры по-разному работают с текстом. С Рыжаковым мы берем огромный фрагмент и учимся расставлять акценты, подводить к главному. Для этого нужно на каждом шагу задавать себе вопросы. Самая большая проблема современного человека в том, что он не хочет задавать себе неудобные вопросы.
Какой театр дает вам ощущение более полной реализации?
Наверное, театр Рыжакова: мне близка идея театра, который стремится менять сознание людей. И театр Серебренникова.
Неожиданное дополнение.
Серебренников несет с собой большие перемены. А я люблю, когда жизнь неспокойная; мне по душе бросаться из крайности в крайность, все время открывать что-то — это мой воздух. В театре Серебренникова этот воздух есть. И там такое сочетание вкуса, стиля, художественных решений — красиво! Вообще, театр спасет красота. По поводу распрей старого и нового театров Рыжаков нам обычно говорит: театр — живой организм, он должен расти, развиваться, а у нас в стране в какой-то момент возник стоп-кадр. Был период, когда в театре работали великие; потом они ушли, и никто не знал, что делать, куда двигаться дальше. И тогда стали цепляться за старое, пытаясь его как-то законсервировать. Только сейчас что-то начинает происходить, народ начинает знакомиться с каким-то другим, непривычным театром, просыпается воображение. Главная задача сегодня — войти в диалог со зрителем.
Какие ваши качества вы бы хотели реализовать в театре?
Неусидчивость. Главное — не зацикливаться на чем-то одном, всегда находиться в поиске.
Александра Кузенкина
Из трех Грушенек в «Карамазовых» ваша наиболее традиционная: страстная, расхристанная, на грани истерики. Кто придумывал образы спектакля?
Мы сами — актеры. Я вообще думаю, что сейчас приходит время актерских спектаклей, а режиссер нужен как наблюдатель, как лишняя пара глаз. Вот мы с моей однокурсницей Настей Прониной сделали в магистратуре ЦиМа спектакль «Однажды мы все будем счастливы» — на двух актрис. Там есть режиссер Савва Чеботарь, но он скорее выступал в роли человека, смотрящего со стороны. И я за то, чтобы идти от актера; либо пусть режиссер приходит с готовой концепцией и делает уже придуманный им от начала до конца спектакль.
Что вам сегодня хочется играть, какую драматургию?
В театре сегодня не хватает ощущения современности. Вот в мастерской Кирилла Серебренникова ищут, пытаются нащупать наше время, а у нас на курсе, например, никакого современного автора не поставили. С другой стороны, до сих пор не прочитана, по-моему, драматургия Вампилова. В кино есть «Утиная охота» с потрясающим Олегом Далем, а театр, мне кажется, Вампилова не открыл. Хотя и ставят его много.
Данил Стеклов
В «Карамазовых» вы играете Снегирева. Эта роль, наверное, «напрашивалась» на актера с Вашей фактурой. Почему выбрали его?
Ну, я пробовал и Митю, и Ивана, но это не мое. А вот Снегирев и Ферапонт… Я только что сыграл Ромео у Райкина (в театре «Сатирикон». — прим. А.Ш.) и теперь снова соскучился по таким ролям. Может быть, не главным, но отрицательным, характерным, «злодеям». Снегирев — человек со сложной судьбой, я еще столько не пережил. Сыграть это своим нутром сложно, проще спрятаться за характерностью. С другой стороны, обманывать не хотелось бы.
Райкин и Рыжаков: в каком театре у вас ощущение большей востребованности?
Не знаю. Я мечтал порепетировать с Райкиным — и порепетировал; мечтал поработать с Рыжаковым — поработал. Сейчас мы выпускаем «Назначение» Володина с Аллой Покровской: это совсем другой театр, «ефремовский». Хотел бы поработать с Бутусовым, Серебренниковым, Богомоловым. Поиграть Шекспира, Шиллера, Брехта, Чехова. Вообще, я хочу играть все! Артист только тогда и развивается, когда делает роль на сопротивлении. И чем больше сопротивление, тем лучше.
Ближайшие спектакли: «МЫкарамазоВЫ» — 31 марта (начало в 17:00, Учебный театр), «Трамвай «Желание» — 5 апреля (Учебный театр).