В мае и июне в Вене проходил ежегодный Wiener Festwochen. Одним из событий фестиваля этого года стал спектакль «Museum of uncounted voiced» («Музей неучтенных голосов»), придуманный и поставленный Мариной Давыдовой. Это копродукция Wiener Festwochen и берлинского HAU (Hebbel am Ufer). В Вене побывал Владимир Колязин.
Попасть под колеса или в ловушку исторической судьбы легко и просто. Как выпутаться из неё – никто не скажет. Это знали древние, знала изгнанница Елена, этому могла научить Гекуба. Что понимаем, что можем мы, потерявшие родину, страну Советов, изгнанные из воображаемого рая? Можем так мало и только начинаем слушать более глубокие голоса, чем слышали прежде не далее собственного огромного и когда-то безопасного дома.
Марину Давыдову, театрального критика и менеджера в прошлом, а ныне изгнанницы, судьба и тема России после распада СССР, ударила током задолго до вынужденного бегства из Москвы. Это можно было заключить уже по ходу просмотра её первого режиссерского опыта инсталляции-перформанса Eternal Russia, поставленного в Берлине в HAU (Hebbel am Ufer) в 2017 году. В огромное пространство, обрамленное черным крепом, были мастерски вписаны знаки, символы и предметы истории, меченной щупальцами монархии и сталинизма. Тогда этот маячивший призрак исторического музея зритель уносил с собой как дорогую реликвию. Спустя одну (или чуть больше?) историческую пятилетку Давыдова, хрупкая на вид женщина, внутри кремень, уже как эмигрантка распахивает перед нами пространство музея, из которого нам не вырваться, мы в нем просто мечемся и подыхаем как соучастники и жертвы. В критике Давыдовой, западнике по образованию, нежданно-негаданно, импульсивно, как острая болезнь, проснулся драматург и режиссер-оракул, распознавший в гротескно-варварском скачке русско-советской истории отголоски древних мифов, в собственной судьбе услышавший экзистенциальный скрежет целых поколений.
Устроенные особым образом стены и пол музея превращены в живое и излучающее знаковое пространство (географическая карта, она же зеркало и подиум истории). Они то и дело полыхают и пульсируют бурлящими проекциями карт российской и советской империй, а затем и дождём цифр – дат важнейших событий российской истории (художник Зиновий Марголин, видео Олег Михайлов, свет Юрий Галкин). Озвучено это пространство веером множественных голосов комментаторов с целой гаммой интонаций, от ласковых, индифферентных, возбуждающих, сочувствующих, до протестующих и оскорбительных. Со смятением входишь в это пространство и, скрежеща зубами, со взбесившейся от бессилия кровью в жилах, уходишь.
В построении перформанса Давыдова сотоварищи (к команде художников стоит добавить композитора Владимира Раннева) вдохновлялись, скорее всего, «Антиформалистическим райком» Шостаковича и концептуалистскими инсталляциями Кабакова, совмещая живописное с музыкально-ритмическим и объектно-знаковым. В определенный момент действия режиссер отрывает зрителей от их мест на лавках амфитеатра, отправляя блуждать по остроконечным магнитным линиям музейной площадки.
Начало повествования в раскрытом одной стеной в зал кубическом пространстве с дверями-витринами – ернически незамысловато. Служительница музея в чёрном платье, поочередно распахивая створки дверей строящегося на наших глазах музея, как бы сопровождает нас во время лекции о становлении и гибели мощной русской империи, плавно переходящей в драматический сказ об империи и утопии советской. На полках витрин символы этапов истории (корона, шапка Мономаха, гербы). Начинаясь как нарочито плакатный, публицистический ликбез, действо вскоре перерастает в стилизованную поп-артовскую оперу о глубоко заточённых прежде роковых голосах истории, вырывающихся из-под её обломков.
Во втором зале пять голосов представляют те страны-этносы, которые первоначально вошли в состав СССР. Поэтому их именно пять, а не пятнадцать – остальные вошли позже. Марина Давыдова-режиссёр уточняет: «Эти голоса национальных окраин империи, конечно же, противопоставлены голосу самой империи, но при этом они ещё и друг другу противопоставлены. А им всем противопоставлены голоса «жертв истории», которые помещают себя в те или иные – национальные, социальные и прочие – рамки. В общем, это такое отрицание отрицания отрицания… И только голос одного человека, голос личности, звучащий в конце, оказывается настоящим мерилом истории. Поэтому он отдан живой актрисе».
В одно мгновение неспешность лекции и созерцания символов резко обрываются показом трагических фотодокументов ХХ века – философского корабля, сцен раскулачивания, армянской резни, зверств комиссаров, еврейских погромов, голодомора на Украине, сталинских чисток, наконец, разгрома антиправительственной демонстрации в Тбилиси в 1989 году.
Сквозная тема перфоманса – конечно, утрата родины, родины географической и культурной. Все мы когда-то были одержимы утопией этого единого объединяющего пространства, общего, общечеловеческого языка, который олицетворял русский язык и русская культура.
Особую драматическую мощь эта тема утраты отечества обретает в финальном монологе героини, историософской исповеди Марины Давыдовой, исполняемой Мариной Вайс. (Невольно приходит в голову мысль: если бы этот перформанс мог быть поставлен в России, то эту роль должна была бы играть Алла Демидова или актриса её плана, также усаженная на одинокий «васильевский» стул посреди мифически-метафизического пространства).
В нем подробно описаны этапы скитания, осознания себя эмигранткой, человеком без родины, без паспорта и национальности вследствие распада и отделения бывших советских республик. Но это только канва.
В одном из интервью автор обращает внимание на то, что современная историография страдает существенным недостатком, игнорируя отдельную личность как эпицентр исторического деяния и точку боли. Её жизнеописание, её голос в гомоне и хаосе голосов, присутствующих на карте перформанса-оратории, оказывается едва ли не самым усеченным, частным, но воплем самым громким и взывающим. Можно долго рассуждать на тему, сознательно ли театровед Давыдова рассматривает свою личную историю эмигрантки и изгнанницы под призмой мифа или такова логика её судьбы в историческом разрезе. Неважно. В «Троянках» Еврипида устами Гекубы сказано: «Горе отчизны моей оплáчу, её покидая». Миф проснулся в жилах, в мозгу отринутого человека, внезапно оказавшегося одиночкой на жгучем ветру развала. Там, где есть миф, там есть боги, которых мы лишены, которых мы потеряли. Важно то, что история личности и история поколения выведена в «Илиаду» с «Одиссеей», в «Орестею», в древний миф. «Я не имею голоса! Я обломок колониального сознания! Я одна в новом хаосе, перед новым мифом! Я выплесну, выкую свой голос!» – кричит, орёт, вопит голосом Гекубы или Клитемнестры советский человек со стен, потолка, пола, метафизического гумуса музея.
Кроме всего прочего, давыдовский перформанс-оратория косвенным и прямым образом позволяют нам осознать, чувственно охватив просторы несчастья, трагедию современной России, заключающуюся в отсутствии духовного – и светского, и религиозного – поводыря. «Горе отчизны моей оплáчу, её покидая».