Вчера в корпусе 2 Музея Москвы прошел специальный концерт театра «Практика». А чуть раньше в том же пространстве сыграли премьеру «Shoot/Get treasure/Repeat» в постановке ученика Дмитрия Брусникина Алексея Мартынова. Пока в «Практике» идет ремонт, спектакль будут играть в пространстве провиантских складов.
Для своей второй работы режиссёр выбрал шесть пьес из антивоенного цикла британского драматурга Марка Равенхилла.
Полумрак. Новое, аккуратное, даже стерильное после ремонта пространство провиантских складов. Три черных стула и стол перед зрителями. Вдалеке зажигается прямоугольный портал из люминесцентных ламп. В глубине здания, как из вневременной бездны, возникает шеренга темных силуэтов. Шестнадцать обезличенных фигур в одинаковых черных или цвета хаки костюмах надвигаются на зал. Первая же сцена резонирует с репликой одного из персонажей – солдата без головы: «Война не закончится миром. Она идёт, и идёт, и идёт…». И тысячу раз оказывается рядом с нами, хотя она где-то далеко. И кажется, что это всего лишь компьютерная игра с набором безличных команд «Стрелять/ Получить приз/ Повторить». И там нормальные, хорошие люди, которые хотят любви и не хотят носить оружие и сражаться с отбросами, могут быть жестокими.
Спектакль «Shoot/Get treasure/Repeat» — семичастная структура, состоящая из шести микропьес и финальной оратории, написанной композитором Дмитрием Аникиным. «Потерянный рай», «Мать», «Сумерки богов», «Страх и нищета», «Война и мир», «Преступление и наказание» – эти неудобные и болезненные истории о свободе, демократии, насилии и страхе образуют жесткую конструкцию. Каждая новая сцена начинается с отбивки музыкального и пластического рисунка, связанного с разными военными фигурами: клин, фаланги или хаотичный бег. Происходит смена персонажей, которые остаются перед залом. Частные сцены смешиваются с общим движением, из вихря которого на авансцену вылетают новые и новые фигуры.
Режиссер выстраивает движение спектакля вверх по наклонной – с каждой новой сценой все больше остервенения, больше страха и оцепенения. В спектакле при этом абсолютно отсутствует телесность – актеры сидят на стульях, и как-то неистово смотрят в зал, будто разговаривая с каждым из зрителей. Физических действий не существует – жестокость присутствует лишь номинально в виде надписей на черных табличках. Война становится основной жизни – она воплощена в многоуровневых конфликтах: внутренних, людских, государственных, и в актерском существовании, которое трансформируется от схематичного и отрешенного к точному интонационному психологизму. Брусникинцы при этом остаются почти неподвижными, придумав и сохраняя весь спектакль специальные жесты отстранения для каждого персонажа.
От первой к последней сцене нарастает ненависть и ужас перед вроде бы всем необходимым благом – демократией. Человеку не нужна свобода и все его возможные права, когда он больше не может пить кофе с булочкой по дороге в университет. Человеку маниакально хочется, чтобы его ребенок никогда не узнал чувство страха. Человеку нужна его идеальная жизнь и возможность ездить на джипе, а не страшные сны с солдатом без головы.
Ценности, навязанные другими – свобода и демократия, становятся фиктивными. Возможность выбора рассыпается перед голодом и страхом, перед тем, что только вчера женщина схоронила мужа, а сегодня какой-то сумасшедший солдат с манией завоевать весь мир требует, чтобы она его любила. И она виновата в том, что хотела демократии, она должна любить нового поработителя, который будет едва ли не более жестоким, чем предыдущий. Эту сцену Петр Скворцов и Алиса Кретова превращают в самый эмоциональный и яростный эпизод. «Демократия, я ненавижу тебя», – кричит солдат. Ненавидит за то, что не может изнасиловать эту женщину, пока она без сознания, за то, что она считает его – всего лишь новой формой ада. И это главный итог – обоюдная ненависть к мнимому счастью и свободе.
Апогеем становится финальная оратория, которая сначала больше напоминает перформанс. Сбоку от зрительных мест артисты выстраиваются в бесконечный ряд: почти во всю длину пространства, входят в специальные конструкции-параллелепипеды, напоминающие клетки – каждый в отдельную. Зрители поднимаются с мест – и образуют собственную параллель. Холодный белый свет мигает так быстро, что актеры как будто начинают растворяться и превращаться в компьютерные голограммы. Между ними проходит солдат с бинтами вместо лица – тот самый, который, как видение, появлялся в каждой сцене. Его траектория – знак бесконечности, как бы соединяющий все фрагменты этой истории. «Война идет, и идет, и идет». В этот момент инстинктивно хочется отшагнуть назад, потому что кажется, что сейчас между вами разрушится невидимое препятствие, и тебя затянет в эту воронку страданий. Но страхи и опасения остаются нереализованными, и, как и эти истории, вновь отлетают далеко – каждая в свой ящик Пандоры.