Журнал ТЕАТР. – о первом российском спектакле французского режиссера.
«Наконец-то, никаких экспериментов», – радуется в соцсетях благовоспитанный зритель. «Дядя Ваня» поставлен строго по тексту и ремаркам Чехова. Если в пьесе написано «целует ей руку», значит, целует, а не валит на диван. Единственное, в чем Стефан Брауншвейг как постановщик и как художник позволил себе некоторую вольность, так это сценография и костюмы, условно современные. Усадьба Войницких тут выдержана в лаконичном скандинавском стиле и похожа на ту самую финскую дачу, что предлагал купить профессор Серебряков. Серая деревянная стена и подиум с несколькими стульями и бассейном-купальней, куда по очереди ныряют персонажи. Прием не новый, помнится, такой же был в «Дяде Ване» Жолдака – яростном, горячем, где в воде охлаждали пыл, чтобы не сгореть от страсти, где плескалась, словно настоящая русалка, прекрасная Елена – Криста Косонен. Здесь в бассейн прыгают от скуки или падают по пьяной лавочке.
В первом акте над серой стеной виден строевой сосновый бор, еще живой и шумящий. Во втором он будет лежать поваленный, обугленный, мертвый. Понятно, что это метафора не только вырубки лесов, которой обеспокоен Астров, но и загубленных, исковерканных человеческих судеб.
В интервью перед премьерой режиссер говорил, что в «Дяде Ване» для него важна экологическая тема. Что Чехов оказался провидцем, еще век назад предупреждавшим человечество о грядущей глобальной катастрофе, изменении климата и т.д. Тема, что ни говори, важная. И этим летом, после пожаров в Сибири, а теперь еще после громких выступлений Греты Тунберг, она и вовсе стала горячей. Но при всем уважении к экологической повестке, ее явно не достаточно для раскрытия пьесы. Она работает лишь на линию Астрова, и сельский доктор в исполнении Анатолия Белого, впервые вступившего в ансамбль Театра Наций, действительно, вышел очень живым, современным человеком – этаким усталым зеленым активистом и вегетарианцем, которого и в наше время считают чудаком.
Такой же настоящей, сегодняшней кажется Соня Нади Лумповой – девушка-подросток в рабочем комбинезоне, трогательная в своих ребячливых ужимках и неловких проявлениях любви, но внутренне сильная, как маленький стальной гвоздик. Только юношеский стоицизм помогает ей не пасть духом, дает ресурс жить дальше, верить самой и делиться верой со сломленным дядей Ваней.
Евгений Миронов в роли Войницкого выходит на сцену в халате и солнцезащитных очках, со смешным хвостиком редких волос. Лениво растягивается на шезлонге, пытаясь вписаться в праздную, богемную жизнь столичного профессора и его красавицы-жены. Он вообще все время играет, бравирует или даже юродствует перед окружающими, устраивает им сцены. Так нарочито громкими и вызывающими бывают люди несчастные и глубоко неуверенные в себе. Неудивительно, что уставшая от его неуклюжих ухаживаний Елена Андреевна (эту роль по очереди играют две звезды, Юлия Пересильд и Елизавета Боярская) не выдерживает: «Оставьте меня. Это, наконец, противно».
Также играет свою роль – роль воплощенного страдающего благородства и достоинства – профессор Серебряков (великолепный Виктор Вержбицкий). Он гордо проносит себя по сцене, не скупится на широкие театральные жесты, изматывает жену и дочь ночными спектаклями, а в момент кульминации выступает перед микрофоном с апломбом спикера Госдумы. И тем нелепее выглядит, когда вдруг, в секунду, теряет всю свою важность – и с проворством зайца ныряет в бассейн, спасаясь от выстрелов дяди Вани.
Конечно, это никакой не психологический театр, в верности которому вроде бы расписывается режиссер, а старая добрая школа представления с характерами, словно нарисованными одной краской, без полутонов и светотени.
Вряд ли можно утверждать, что Стефан Брауншвейг вернул нам настоящего Чехова или сказал новое слово в чеховиане. Французский варяг отнесся к русской хрестоматийной классике максимально корректно и вместе с тем поставил очень французский спектакль, разбирая пьесу как музыкальную партитуру –основу для декламации. Он не поражает глубиной прочтения и смелостью концепции, но бережно доносит до публики каждую реплику. И судя по непосредственной реакции зала, многие действительно услышали этот текст словно в первый раз.