В «Гоголь-центре» впервые поставили полную версию «Ёлки у Ивановых» Александра Введенского. На ура.
В 2006-м году Фёдор Павлов-Андреевич поставил хармсовскую «Елизавету Бам» – в абстракционистских декорациях Кати Бочавар и футуристических костюмах Андрея Бартенева. Тот спектакль посмотрел и Алексей А., мой (на протяжении восьми лет) коллега по работе и (большую часть времени) духовный вождь, отец примерно полудюжины детей, способный процитировать «Москву-Петушки» с любого места, обладатель красивого баритона, отточенного в церковном хоре, молекулярный генетик, написавший четверть сотни статей в важные англоязычные журналы, одним словом, персонаж почти такой же удивительный, как герои обэриутов. «Елизавета» Алексею А., скореее, понравилась, но спровоцировала мудрый вопрос: «Почему же никто не поставит этот текст как нормальный?» Прошло почти семь лет, и Денис Азаров, взявшийся за не менее смешную и жуткую пьесу закадычного хармсовского друга Александра Введенского, поставил обэриутский текст именно как нормальный. Не как маскарадный гротеск, а как бытовую психологическую драму про реальный мир, в котором, конечно, не без сдвига. Но, на минуточку, хоть пьесу и предваряет ремарка «действие происходит в 90-х годах» (без конкретизации столетия на дворе), написана «Ёлка» в 1938-м году, а рядом со сталинскими 30-ми меркнет любой сюр.
Уже в первой картине нянька («мрачная как скунс») отрубает голову Соне Островой («девочке 32-х лет»): глупые детские угрозы «Сонька, если ты будешь ругаться, я скажу отцу-матери, я зарублю тебя топором» нянькиными руками воплощаются в жизнь. Бред становится реальностью. «Ёлка» Введенского – текст-оборотень, созвездие неочевидных рифм, «Участок. Ночь. Сургуч. Полиция». Разыгранная в черной коробке Малой сцены «Гоголь-центра» «Ёлка» Азарова – череда таких же странных, но удачных рифм, парад оксюморонов, праздник смерти, кульминацией которого становится монолог собаки Веры («Я хожу вокруг гроба. Я гляжу вокруг в оба. Эта смерть – это проба»), а развязкой – картинная гибель всех участников действа. Это спектакль, придуманный на редкость ловко; я вспоминаю его даже с некоторой завистью: «Ай-да Азаров, ай-да сукин сын!». Он (вместе с художником Барменковым) выстроил не просто декорацию – целый мир, разбросав зрителей, как малых детей, по всем сторонам света, без компаса, заставив где-то быть участниками, где-то – тайными соглядатаями представления. Он создал завораживающие живые картины, сведя в одном замкнутом пространстве юность и старость. Он красиво не заметил, что на бумаге текст выглядит издевательством над театром и показал, как тонка грань между куражом и ужасом. Он сплотил в ансамбль малышей из Седьмой студии и взрослых актеров из труппы Театра им. Гоголя: и видно, как им радостно играть вместе этот, повторю, очень смешной, но совсем не весёлый текст. А как прекрасны женщины на этой «Ёлке» – и почтенная Майя Ивашкевич в комической и мистической роли годовалового Пети Перова, и Юлия Гоманюк, ещё одна артистка Театра им. Гоголя, блистательно напомнившая о себе в спектакле Ильи Шагалова «Стихи мужчинам», а здесь играющая Пузырёву-мать, и обезглавленная Яна Иртеньева, и Евгения Афонская – убийца-нянька, пытающаяся при аресте разыграть сумасшествие (так, кстати, в реальности поведёт себя Хармс), и Мария Поезжаева, читающая детские стихи Введенского, больше похожие на шаманские заклинания. Здесь все в ладах и с телом, и с текстом: оторвавшись от клавиш фоно композитор спектакля и актер Седьмой студии Юрий Лобиков становится собакой Верой – и как верно, без нажима, без надрыва, с нужной долей иронии и серьёзности он читает ключевой для спектакля собачий текст: «Я вою. Я вою, я вою. Я вою, желая увидеть Соню живою», – чтобы почувствовать, что мучит собаку, выть как раз не надо.
Понятно, что желание тщетное. При любой механике судеб все кончат плохо. В 1941-м арестованный по обвинению в контрреволюционной агитации Александр Введенский, чья нянька требовала «Вяжите меня. Лежите меня. И казните меня», умер от плеврита на этапе из Харькова в Казань. В 1942-м арестованный за «распространение клеветнических и пораженческих настроений» Даниил Хармс, чья Елизавета Бам кричала «Вяжите меня! Тащите за кому! Продевайте сквозь корыто! Я никого не убивала!», умер от голода в психиатрическом отделении «Крестов». Но какие у них были ёлки!