Журнал ТЕАТР. – о смерти, которая в этом сезоне стала жизненной темой многих спектаклей.
Три карты
Как известно, в России не говорят о трех вещах – сексе, деньгах и смерти. Но если с первыми двумя наши театральные деятели в последнее время худо-бедно разобрались (спектаклей про деньги и секс, причем в тесной связке вроде «секс за деньги» появляется все больше), то о Костлявой по-прежнему ни-ни, как будто боятся побеспокоить ее лишний раз. Хотя в этом сезоне Москва и окрестности смогли увидеть сразу несколько постановок, не просто поднимающих тему смерти, но ставящих ее во главу угла. Во-первых, спектакль «Как с этим жить» дебютанта Ивана Корсуновского в Театре.doc на Острове, где рассказывается об уходе матери и о том, как справляются с ее смертью двое взрослых дочерей. Во-вторых, открывавшая BRUSFESTмеждународная коллаборация «Смерть на работе» Семена Александровского по тексту Юкки Хюде Хютте. И, наконец, аудио-спектакль Дмитрия Зимина, ставший результатом научно-театральной лаборатории «1000 лет вместе», которая проходила в рамках Пятой Уральской Индустриальной Биеннале Современного Искусства.
Смертельный номер
Но если спектакль Театра.doc регулярно идет в репертуаре, то чтобы увидеть две другие постановки, российскому зрителю придется сильно постараться. Дело в том, что «Смерть на работе» – ко-продукция питерского POP-UP театра и хельсинкского фестиваля современного театра «Балтийский круг», и участвует в ней большая интернациональная команда, так что «поймать» ее можно лишь на фестивалях или каких-то тематических гастролях. Судьба «1000 лет вместе» после завершения Уральской Биеннале еще более туманна: формально проект закрылся 1 декабря, но очень хочется верить не только в будущие поездки в другие города страны (спектакль, будучи абсолютно аудиальным и логоцентричным, вряд ли пригоден для показа заграницей), но и в продолжение самой идеи лаборатории, посвященной теме смерти, исследованию отношения к ней в российском обществе и вынесению результатов этой работы на публичное обсуждение.
Так что я все-таки расскажу о своих впечатлениях от спектаклей, которые вы, возможно, никогда (бояться этого слова в разговоре о смерти точно не стоит) не увидите. Невозможно представить себе два более непохожих спектакля на заданную тему. Если «1000 лет вместе» – это глубоко индивидуальное переживание, то «Смерть на работе» – действо сугубо коллективное. Если в Екатеринбурге никакое включение, кроме отрицания или сочувствия к рассказанным историям, изначально не запрограммировано, то в Хельсинки сочинили спектакль, в который зритель вовлекается самым активным образом. Если у Зимина голоса, то у Александровского живые актеры (хоть и непрофессионалы). Если у соавтора Александровского Ксении Перетрухиной – концептуальная красота и горшки с туями в зрительном зале, то у Владимира Кравцева – простая белая стенка с черными номерами ячеек, к которым нужно подключаться для прослушивания историй. Впрочем, все эти отличия хоть важные, но вполне формальные, тогда как есть куда более значительные, сущностные.
«Смерть на работе» создает, прежде всего, рамку для разговора. Этой рамкой становится сухая статистика: столько-то людей умерло в Финляндии за последний год, столько-то среди них мужчин, столько-то женщин, столько были похоронены, столько-то кремированы. Цифр в спектакле много, – на мой вкус, слишком много, потому что за ними в какой-то момент перестаешь видеть суть. Демография и Википедия хороши, когда становятся отправной точкой для чего-то большего, для разговора о личном отношении к смерти и жизни, надеждам и страхам. Здесь же все очень рационально и просчитано, и даже проповедь отлученного от финской церкви за венчание гомосексуальной пары священника, разыгрывающего ритуал прощания с глупостью, дружно выбранной для погребения публикой Театрального Центра на Страстном, выглядит не импровизацией, а хорошо спланированной акцией. Да и в рассуждения милой невысокой канторши в смешной кофте, разудалого могильщика и элегантной сотрудницы похоронного бюро (по совместительству – актрисы и матери ребенка с ментальными особенностями) почему-то веришь с трудом, как будто они читают не свой собственный текст, а чужой. Смерть после просмотра спектакля кажется такой же далекой и абстрактной, как и до того, настоящая встреча с ней так и не происходит.
Жизнь как смертельная болезнь
От спектакля Зимина и компании (драматург Полина Бородина, кураторы Валентина Ануфриева, Дмитрий Безуглов, Дмитрий Рогозин) остается ровно противоположное ощущение. Этот скромный, меньше чем на час, спектакль в наушниках переворачивает сознание, формирует новые смыслы, заставляет плакать (иногда – смеяться), переживать, звонить родителям, бежать на свидание, ехать на кладбище и просто чувствовать. Почему он производит такое сильное впечатление? Почему те, кто сходил на него, потом пишут создателям об уникальном опыте и необыкновенном переживании? Что происходит в крошечной комнатке в екатеринбургском кинотеатре «Колизей»? Объяснить это и просто, и сложно.
С одной стороны, спектакль удивительно минималистичен, каким, наверное, и должен быть спектакль про смерть. Всего 6 зрителей и, соответственно, 6 пар наушников, которые каждый забирает себе из пустой белой коробки, где оставляет в обмен телефон и личные вещи. Около тридцати ячеек, к которым можно подключиться (остальные крест-накрест заклеены черной изолентой) в произвольном порядке, так что у каждого зрителя свой маршрут и своя дорога к смерти. Одна общая композиция для всех, заданная на экране, к которому можно повернуть голову и наблюдать движение секундомера, или просто слушать отрывки, обозначенные как «завязка», «кульминация», «развязка», «эпилог». Случайность попаданий, и в тоже время их абсолютная осмысленность, истории личные и публичные, смешные, страшные и еще более страшные.
Первый раз, когда я смотрела спектакль, мой путь оказался неглубоким, поверхностным, почти без личных воспоминаний, практически с одним еще живым Иосифом Кобзоном, казенно вспоминающим Дмитрия Хворостовского на похоронах в Красноярске. Но несмотря на всех этих «сынов отечества», мне было так тревожно, любопытно и местами больно, что я решила во что бы то ни стало послушать этот аудио-спектакль во второй раз. И вот, накануне закрытия биеннале, я снова попадаю в заветную комнатку и мне достаются леденящие душу истории – про тотальное одиночество и мумификацию; агрессию и возможность быть убитой, когда всего-навсего берешь у людей интервью для будущего спектакля (и оказываешься наедине не с безобидной старушкой-одуванчиком, а с сумасшедшим алкоголиком); жизнью после смерти, когда у трупа вдруг открываются глаза (все объясняется очень просто – излишней циркуляцией воздуха в легких); отрывком из книги Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» про концлагерь – настолько ярким, что текст узнаешь по первому же предложению. Но самой важной вдруг оказывается надрывная проповедь сумасшедшей свечницы, которая проповедует и проклинает, проклинает и проповедует. Пугает меня не ее уверенность в том, что вы мы попадем в ад, а полное неверие в возможность рая, ставка на темноту, а не на свет, отчаянное неверие в близких людей и человечество. Со спектакля я не выхожу, а выползаю и потом весь день думаю про мрак и морок чужой и своей жизни, чужой и своей смерти (куда от нее деться, бессмертие пока еще только заявлено как тема биеннале, но нам всем оно не гарантировано).
В итоге именно «1000 лет вместе» для меня становятся настоящим, не театральным, не формальным приглашением к разговору о смерти. Мне не мешает в «просмотре» то, что я знаю уже почти все истории, собранные в результате глубинных интервью участниками лаборатории – наоборот, слушая их в общем гуле ближе к финалу или по второму разу при переходе от одной ячейки к другой, я отмечаю, как по-разному они звучат в зависимости от места и контекста. Не мешает мне и то, что иногда вербатимы «начитывают» актеры, а голоса публичных персон вроде Нюты Федермессер более чем узнаваемы – тогда появляется ощущение общности и, как ни парадоксально, «жизни». Мне не мешают соседи по комнате – наоборот, с ними интересно разговаривать после спектакля и, перекидываясь номерами ячеек как паролями, обмениваться впечатлениями. Для меня это совершенный спектакль, потому что он оперирует не цифрами и схемами, а живыми историями, он обращается не к мозгу или сознанию, а к чувствам и подсознанию. Он, как ни странно, помогает мне справляться с повседневным страхом смерти и хотеть жить. Потому что это очень светлый проект, сделанный – несмотря на тяжесть темы – легко и даже немного иронично.