Журнал ТЕАТР. – о русской версии швейцарского спектакле Яна Дёйвендака и Роже Барната, показанной в июле на V фестивале «Точка доступа».
Думаю или надеюсь, что ни в одной из полутора десятков стран, где играли спектакль «Пожалуйста, дальше (Гамлет)», соединение театра и суда не казалось столь закономерным, как у нас. То есть о природе театральности и прочих высоких материях можно рассуждать где угодно, но на нашей (а не на датской) почве и у зрителей, и у всех участников спектакля совершенно особая оптика. Так что даже у нейтрального вроде бы английского названия «Please, continue (Hamlet)» в русской версии вдруг появились собственные обертоны. Про то, что дальше – тишина, конечно.
Дано: реальные юристы, адвокаты и прокуроры той страны, где проходит спектакль, в соответствии с местными законами судят Гамлета за убийство Полония. Обвинение – гражданский иск – выдвигает его бывшая девушка Офелия. Свидетель по делу – его мать Гертруда, все они – жители спального, или неблагополучного района (в питерском случае адресом прописки была Товарищеская улица, которую судья Елена Авакян время от времени пыталась переименовать в Таврическую). И только эти трое – актеры (что даже обозначено на ярко-желтых майках). Решение о виновности Гамлета принимает суд присяжных, которые ближе к финалу выбираются по жребию из числа зрителей. Судья определяет, какого наказания достоин Гамлет в случае, если присяжные сочтут вину полностью или частично доказанной. Последний важный нюанс: у зрителей во время действия будет возможность подержать в руках увесистую папку с материалами дела и даже ознакомиться с ней. Все участники спектакля изучали ее подробно и всерьез. В общих чертах, таковы правила игры.
Один из «слоганов», или хэштегов фестиваля «Точка доступа»: «Разве это театр?». И здесь можно было бы сказать, что так себе театр – мало ли какие бывают судебные процессы. Но это театр, и еще какой – хотя предельно концентрированной боль становится именно на стыке, в тех точках, где обнаруживается взаимопроникновение суда и театра. Происходящее в течение условно трехчасового (а на самом деле – «как пойдет») действия требует таких душевных затрат (интеллектуальные, паче чаяния, отходят на второй, если не на третий план, что лишний раз свидетельствует о театральной природе этого процесса), что у меня появляется причина не сожалеть о том, что из трех показов я увидела только первый. Знаю, что следующие два от первого отличались даже драматургически (во всех смыслах); уверена, что отличались они и актерски у не менявшихся изо дня в день исполнителей. Но если каждый из последующих вечеров был хотя бы вполовину таким же болезненным, как первый, я бы не поручилась, что готова с ходу решиться на такой опыт.
Допридумывать, как могли выглядеть другие два спектакля, не буду. Но виденное мной не только было театром без «разве», но и высветило несколько принципиальных вещей.
Первое и главное – почему я уже несколько недель ношу этого «Гамлета» в себе – актеры. Треугольник Алена Старостина (Офелия) – Роза Хайруллина (Гертруда) – Семен Серзин (Гамлет) объединяет при очень непохожем бэкграунде и исповедуемой «театральной вере» способность к негромкому – но непрерывному – сценическому существованию. Все трое стилистически владеют совершенно разным, но по результату во многом сопоставимым умением быть достоверными в нетривиальном ключе: сценическое «не-я» каждого из них можно, обманувшись, принять за собственное «я» актера, а иногда наоборот. В принципе, где-то там, на пересечении выработанных каждым из них способов жизни на сцене (очень хочется обозначить его немецким глаголом «sein» – «быть») находится точка отсчета для самого, по-моему, продуктивного и важного сегодня типа актерского существования. В течение трех часов все трое больше сидят и слушают, чем говорят, но выдерживают этот опыт – в первый день психологически и, вполне возможно, профессионально непростой: не «выключаясь», не забывая преобразовывать спонтанный отклик на происходящее в закономерные реакции Гамлета, Офелии, Гертруды. При этом существенно, что никто из них не принадлежит к условно «доковской школе»: попытка документального театра для артистов-участников разрушила бы всю конструкцию «Пожалуйста, дальше». А эти трое все равно помнят, что на сцене идет спектакль, а значит, в нем должно быть что-то от театра в высоком смысле слова. Театр-форма уходит в пластику: в напряженность сгорбившейся за столом Офелии, у которой вместо воли к жизни осталась только упрямая злость; в растерянность сбивчиво говорящей Гертруды, которой вся эта долгая тяжба до смерти надоела; в быстрые грустные взгляды и медленные движения рук измученного Гамлета. Гамлет только в первый день признавал свою вину (с этого и начинал) и категорически не признавал умысел – а потому оказывался, как это в контексте данного спектакля ни странно, трагическим героем. Таким, каких мы можем разглядеть иногда (пореже бы иметь поводы) в наших реальных современниках.
Ссутулившегося Гамлета в наручниках вводят в зал – он приходит не из черных кулис, а из камеры в СИЗО, где провел десять месяцев, где успел, как он скажет, очень много передумать. Пока говорит, аккуратно ищет положение для освобожденных из наручников рук – память несвободы отчетлива. А когда зрители успеют уже и физически утомиться под негаснущими софитами, настанет момент последнего слова, которое и соберет композицию в целое, вызовет почти что катарсис и пробьет, наконец, слюдяное оконце между театром и улицей. «Знаете, эти десять месяцев (пауза) изменили мою жизнь (пауза). И буквально, конечно, но не только…». Чтобы настолько резко выбросить тебя (а может, и себя) в реальность, нужно суметь это сыграть. Именно – сыграть.
А теперь второе. Это, конечно, удивительный социокультурный эксперимент. Несколько раз во время действия выходит режиссер Ян, поясняет регламент и рассказывает о том, какие вердикты выносили в разных странах присяжные. А главное – сообщает, что в России создатели впервые столкнулись с отказом всех судей участвовать в спектакле. Поэтому судей «играют» адвокаты. Вот тебе и театр. А дальше больше: уже потом, полуслучайно, в соцсетях натыкаешься на диалоги юристов (которые шли смотреть не спектакль, а показательное выступление коллег, мастер-класс), на разговоры тех из них, кто участвовал в спектакле. И там, например, такое выражение об адвокате Гамлета первого дня, Андрее Фитенко: «Он четко сыграл назначенного». Это не про роль, это про что-то другое – что-то, столь же непонятное театральному человеку, как видеозаписи знаковых спектаклей «Платформы» – московскому Мещанскому суду.
Да и во время действия понятно, конечно, что сколько ни рассуждай о театральности судебного процесса, на нашей почве она вырастает из Сухово-Кобылина. А у него катарсиса нет. Так что хоть виновному Гамлету в тот вечер и повезло (год лишения свободы, из которых с учетом СИЗО осталось два месяца, а потому: «подсудимого освободить из-под стражи в зале суда»), это все-таки сказка, пусть и утешающая. В театре по-прежнему больше правды, не говоря про надежду. Так что – «уж лучше вы к нам».