Фото: Оксана Васько
Корреспондент Театра. — о спектакле иранца Реза Сервати, ставшем одним из самых ярких событий питерского фестиваля «Радуга»
Афиша семнадцатого фестиваля «Радуга», организованного ТЮЗом им. Брянцева, оказалась довольно пестрой — полтора десятка спектаклей из разных стран мира разговаривали с публикой на разном художественном языке, обращались к разному зрителю, по-разному работали с драматургией. На большой сцене ТЮЗа сыграли московский спектакль «Бунтари» в постановке Александра Молочникова. Здесь же показывали «Электру» Тимофея Кулябина, поставленную в Театре наций. На малой сцене днем играли камерные спектакли, среди них — аскетичную постановку Йонаса Вайткуса в Русском театре Астаны «Язычники» по пьесе Анны Яблонской: актеры, сидевшие на стульях, выстроенных в ряд, произносили текст с закрытыми глазами. Вайткус помещал социальную и философскую проблематику пьесы в экзистенциальную плоскость, лишая текст бытового измерения.
Одним из главных событий нынешней «Радуги» стал иранский спектакль в постановке молодого режиссера Резы Сервати «Макбет», сыгранный на сцене Молодежного театра на Фонтанке. На следующий день, Сервати рассказал участникам фестиваля о сегодняшнем положении дел в иранском театре, ищущем себя на стыке древней традиции и европейских тенденций.
Пьеса Шекспира, вызывающая суеверный страх у режиссеров, в версии Резы Сервати потеряла многих своих персонажей, лишилась развернутого сюжета. Никаких границ интерпретации, о которых в последние года два так часто говорят у нас, современный иранский театр, видимо, не признает. Сервати говорил о том, что в ситуации политической цензуры классика становится легальным способом острого, актуального высказывания.
Структура «Макбета» подверглась жесткой деформации: спектакль сосредоточен исключительно на убийстве Дункана и последовавших за тем мучениях Макбета и леди Макбет. Само убийство, как точка отсчета нового времени, как ритуал, свернувший историю человечества в кольцо, повторяется здесь не раз. Сначала как фарс, разыгранный ведьмами, потом как хоррор с нарастающим чувством безвыходности.
«Макбет» начинается как гиньоль: маленький коренастый человек с черной бородой, похожий на таинственного линчевского карлика из «Твин Пикса», снимает бирки с голых пяток, торчащих из-под полиэтилена. Резко взмахивает ножом, и безголовая фигура в красном плаще кружится по сцене в рваном, страшном танце.
В спектакле нет каких-то особенных масштабных декораций: есть лишь продолговатый стол, как будто взятый на прокат из морга, дверь, болтающаяся в проеме, не связанная ни с какой стеной, стеклянный аквариум, в котором заспиртован огромный кусок темного сырого мяса (что-то вроде бычьей печени). Этот аквариум будет являться чете убийц дважды, настойчиво отвоевывая авансцену. Знаковая система спектакля выстроена на нескольких предметах, чья метафорика предельно ясна: корона, отрубленная голова (выглядящая довольно-таки натурально), красные, цвета искусственной крови, перчатки, прозрачный пластмассовый нож. Похоже, мистериальность спектакля черпает свои корни из иранской традиции тазие — театрализованных религиозных церемоний.
Однако в театре Сервати средневековая стилизация сочетается с природой и эстетикой современного психологического триллера, в котором высокий градус саспиенса поддерживается за счет повторяемости событий, за счет столкновений героев со странным, аномальным. Молчаливый спектакль идет под живую, специально написанную музыку, а в особо острые моменты героев, широко открывающих рты, озвучивает музыкант, видимо, искажающий свой голос с помощью электроники. Эти резкие, почти птичьи вскрики намеренно ломают ритм красивого спектакля, эстетизирующего зло. Как говорит сам Сервати, театрализация уродства — свойство современного иранского театра, кредо того поколения художников, которое выросло после исламской революции 1979 года, во время затяжной (похожей на нашу Афганскую) Ирано-иракской войны. По словам режиссера, атмосфера страха, переданная его поколению на генетическом уровне — родителями, участвовавшими в протестах, подвергавшимися преследованиям; вереницы цинковых гробов, инвалиды на улицах, привычка к бессмысленной войне — все это рождает стремление к преодолению травмы посредством сценической визуализации.
В спектакле заняты только мужчины: трое ведьм — то глумливые тролли, суетливые насмешники и кукловоды, то армейская верхушка какого-то полицейского государства ( одеты в мундиры с эполетами, зигуют новому королю, протягивают ему корону). Абстракция в спектакле Сервати соседствует с прозрачными политическими намеками. Макбет и его супруга — двое мужчин, бритоголовые красавцы с удивительной кошачьей пластикой. Они — как будто сущности одного явления, ползуче-скользкое порождение вывихнутого века. «Макбет зарезал сон» — знаменитая шекспировская фраза здесь не звучит, но она разлита в атмосфере нервного, мучительного спектакля, где любая пауза, любое приближение к состоянию покоя мгновенно нарушается всполохами света, музыкой, миражной картинкой, вроде отрезанной головы, просунутой сквозь отверстие в болтающейся на штанкетах двери — голову бесцеремонно ощупывают многочисленные руки в красных перчатках..
«Макбет» Сервати — одна из частей трилогии о Сизифе, в которую, помимо спектакля по Шекспиру, входят «Войцек» и собственное сочинение режиссера «Strange creatures» — о том, как люди теряют идентичность, превращаясь в вещи. Сервати, один из ведущих сегодня режиссеров Ирана, обращаясь к классике или конструируя свои собственные композиции, — исследует повторяемость мировой истории, зацикленность настоящего, замешанного на крови.