Куда делась сегодня в России потребность в политическом искусстве? Что способствовало его расцвету — и когда возникла усталость от него? Можно ли вообще считать его искусством? «Театр.» попросил известного арт-критика ответить на эти вопросы.
— Но политического кино у нас почему-то нет. То есть известно, конечно, всем известно, почему его нет.
— Почему?
— Ну, у нас нет гражданского общества, свободы слова…
По-моему, все наоборот: у нас есть и гражданское общество, и свобода слова, поэтому у нас нет — и нам не надо — политического искусства.
Разговор с кинокритиком Юрием Гладильщиковым состоялся весной, ответ пришел много позже. Поначалу же была только полная уверенность, что политического искусства не хочется, совсем, активно.
Не хочется читать критику существующего режима в жанре интеллектуального детектива — ничего конкретного, но детективы такие наверняка уже есть. Неинтересен документальный фильм об узнике неправедной власти, а художественный — тем более. Документальный — это «Ходорковский» Кирила Туши. Художественный обязательно снимут, даже с открытым финалом. Не нужны инсталляции про ужасы собачьей жизни гастарбайтеров — художник Хаим Сокол сделал такую, кажущуюся холодно расчетливой работу в галерее Гельмана. И обличительного документального спектакля с монологами опустившегося врача я смотреть не буду — «Док.тор» Елены Исаевой еще идет в Театре.doc, но я слишком много болею в последнее время.
Все всё видят: и гастарбайтеров, и режим, и врачей, и бесправие. И узнику власти некоторые бесконечно сочувствуют. И нет смысла сочувствовать ему сильнее — а это может случиться под воздействием активного политического искусства, — потому что это переживание ничего не изменит. Нашу — зрительскую и читательскую — совесть будить не надо, ей и так не спится.
Все, что можем, мы уже делаем — возмущаемся в Интернете, этом аналоге советской интеллигентской кухни. Но конечно, в дружественном нам, а не где идиоты националистическую похабщину пишут. И сами страдаем — от режима, милиции, гастарбайтеров, врачей и бесправия.
И если кто-то скажет, что знает, что делать и как избавить нас от страдания, пусть не ждет наших голосов на выборах. Не верим.
Театр с политическим подтекстом, кино о социальной несправедливости, запрещенные книги о подлинной истории нашей родины — все это было очень важно в советское время, когда можно было чего-то ужасного про власть не знать. Хотя я и сейчас не понимаю как. Только круглые сироты, воспитанные телевизором, могли верить в социализм с человеческим лицом, да и то вряд ли. Каждой советской семье от советской власти досталось, насчет социалистической справедливости и коммунистического завтра трудно было обольщаться.
Вот тогда, при полном дефиците всего, а свободы слова в особенности, востребовалось, стало необходимым политическое искусство. Его даже хотелось. Тонкие намеки, далеко запрятанные кукиши в кармане, тексты, перегруженные подтекстами, — все это героическое перемигивание расширяло круг близких, понимающих, верящих в то, что теперь называют либеральными ценностями, общечеловеческими (атеистический псевдоним христианских). Но советское политическое — в микроскопических дозах — искусство не звало к социальной активности, а помогало проживать жизнь.
Много ли осталось от такого искусства советской поры — кроме Солженицына с его прямым обличением действительно кровавого режима? В конце концов для страны оказалось важным, что его прочел Горбачев, а не мы с вами.
Не хочется читать критику существующего режима в жанре интеллектуального детектива — такие наверняка уже есть. Неинтересен документальный фильм об узнике неправедной власти, а художественный — тем более. Не нужны инсталляции про ужасы собачьей жизни гастарбайтеров
Зато конец восьмидесятых — начало девяностых представляются прекрасным временем для политического искусства — не то что общественному движению требовалась арт-поддержка, просто все было тогда политизировано. Смешно, но сейчас диптих Сергея Мироненко “Мне нечего сказать языком искусства«(1990 год) — имитация предвыборного плаката, художник стоит с пустым листом бумаги — демонстрируется в Третьяковской галерее на выставке про пустоту в искусстве. Несколько лет назад там же, в Третьяковке на Кры ском валу, историк современного искусства и куратор Андрей Ерофеев, не устающий призывать художников выбрать осознанную политическую позицию, иметь и высказывать убеждения, сделал выставку «Соц-арт. Политическое искусство в России». Она держалась не только на соц-арте — шуте при дворе социалистического реализма, с ним и кончившемся, а именно на работах начала девяностых, пародирующих выборные политические кампании, которые и сами были большой пародией на политические кампании. Тогда и начался у нас процесс слияния искусства с жизнью, сегодня далеко зашедший.
Вот как описывает открывшуюся этой осенью выставку активистского, читай политического, искусства критик «Коммерсанта» Анна Толстова:
«На „Медиаударе“ можно прочесть тюремные записки украинского медиаактивиста Александра Володарского, отправленного в колонию за уличный перформанс „Порно перед Верховной Радой“, который был посвящен деятельности национальной комиссии по защите морали. Или полюбоваться тюремным рисунком Дениса Солопова, защитника Химкинского леса, бывшего политического заключенного и нынешнего политического изгнанника, к которому применимо забытое выражение „художник-антифашист“. Активистское искусство не сдается, участвует в выставках в защиту Сергея Мохнаткина и в концертах в поддержку Артемия Троицкого. Выходит на улицу, как Тима Радя, закрашивающий алой краской снег на месте снесенных в Екатеринбурге зданий, так что лакуны в исторической застройке зияют кровавыми ранами, или как Паша 183, 19 августа 2011 года наклеивший прозрачные фигуры омоновцев с щитами на стеклянные двери станции метро „Красные Ворота“, чтобы заставить москвичей, проходящих сквозь этот призрачный кордон, вспомнить о сознательности и героизме, проявленных ими двадцать лет назад».
Возможно, моя неприязнь к политическому искусству держится как раз на памяти о событиях двадцатилетней давности, к которым пережившие их москвичи относятся сложнее, чем художник Паша 183. Но из-за любви к искусству тоже. Она не позволяет любоваться рисунками Дениса Солопова, потому что они тюремные. Да и неэтично так поступать — он в застенке, а ты любуешься.
И разве действия всех упомянутых в рецензии людей, названных художниками, не являются проявлением гражданских чувств и только их? Остроумное и яркое проявление, местами даже артистичное, но не искусство. Как движение «Синих ведерок», выезды машин с гвардейскими ленточками в День Победы, арт-акции в пропагандистских лагерях (Из документации к Селигеру:«5.4. Артобъект «Стратегия». Представляет собой фанерную основу, привинченную вертикально к основе из бруса. К фанерной основе прикреплен баннер с изображением книги с надписью «Стратегия 2020», которую насквозь пронзает кусок вентиляционной трубы, имитирующий болт) и многочисленные флешмобы. Ведь даже самые невинные и бессмысленные из них можно трактовать как протест или пародию на политическую демонстрацию, которую кто же разрешит. Или на демонстрацию нашистов — тот же арт.
Жюри присудило «Войне» премию «Инновация» как лучшему произведению визуального искусства, окончательно подорвав своим решением доверие к экспертам. Потому что объяснять русскому человеку, как надо понимать нарисованное на заборе, то есть на мосту, — неблагодарное занятие
Один из самых популярных художественно-политических проектов последнего времени «Гражданин Поэт» — Михаил Ефремов читает стихи Дмитрия Быкова на злобу дня (утром в Интернете, через час в куплете). Но этот потешный рифмованный конферанс разве кто-то считает поэзией или театром?
Показателен скандал с группой «Война», нарисовавшей сами знаете что на разводном петербургском мосту перед окнами ФСБ. Просвещенная общественность встретила такой протестный жест с восторгом, но отказалась считать его искусством. Жюри, состоящее из деятелей современного искусства, присудило «Войне» минкультовскую премию «Инновация» как лучшему произведению визуального искусства прошлого года, окончательно подорвав своим решением доверие к экспертам. Потому что объяснять русскому человеку, как надо понимать и трактовать нарисованное на заборе, то есть на мосту, — неблагодарное занятие.
Если, как говорил немецкий классик Йозеф Бойс, каждый человек будет художником, то можно сказать, что художников совсем не будет. Кажется, что к этому все идет, но так только кажется.
Если все больше сфер деятельности называют искусством, то границы его не расширяются, а сужаются. Безусловной ценностью, подлинным искусством становится не то, что по краям, у границ, а то, что в центре. Бесспорным искусством остается производство образов, смыслов, иллюзий. Пробуждение совести и гражданской позиции — сфера гражданского общества.
В начале прошлого века из искусства, серьезного искусства, в жизнь, в быт, в дизайн начала уходить красота. Ее теперь больше, например, в магазине итальянских светильников или отделочной плитки, чем на выставках современного искусства.
В начале нашего века из искусства уходит социальное и политическое недовольство, протест, гражданская совесть. Новые средства коммуникации, небывало массовые, позволяют развиваться гражданскому обществу даже в восточных деспотиях и на постсоветском пространстве. И это позволяет искусству наконец перестать заниматься политикой.