Андрей Могучий и Борис Павлович рассказали журналу Театр., как они работали над документальным проектом «Мой БДТ», зачем затеяли этот проект и как он изменил их отношение к театру. Диск с записью проекта выходит приложением к журналу.
Андрей Могучий
На одной из деловых встреч, не имеющих никакого отношения к художественным вопросам театра, разговор с проблем финансово-экономических неожиданно перешел к личным воспоминаниям — «о том самом БДТ», театре эпохи Товстоногова.
Декан вуза, в котором проходила встреча, вдруг заговорила о том, чем для нее, обычного зрителя, был БДТ. В студенческие годы она бегала в него каждый день, стояла в очередях, доставала билеты, пересматривала спектакли много раз. Тот БДТ был как сон, как откровение. Люди на сцене создавали такой силы энергетическую среду, что находиться в ней было счастьем. Она чувствовала, как сцена влияет на ее жизнь. Потом откровение ушло. Что случилось — она не смогла вспомнить, объяснить. Что-то оборвалось, какая-то невидимая нить, связывающая ее со сценой. Видимо, это было время, когда из жизни ушел великий Мастер. Она перестала ходить в этот театр. Но чувствовалось, что в ней до сих пор живет то время и тот БДТ.
В процессе разговора родилась идея видеопроекта «Мой БДТ», в котором главным действующим лицом будет зритель. Про товстоноговский БДТ и его великих артистов снято немало документальных фильмов. Нам же захотелось сделать что-то принципиально другое, увидеть то время, ту эпоху глазами зрителей.
Театр — искусство сиюминутное, «здесь и сейчас» и никогда больше. Кино, литература, живопись фиксируют, «консервируют» художественный импульс, оставляют его потомкам в неизменном виде. Спектакль живет один день. Второй раз тот же самый спектакль уже совсем не «тот же самый». Никакая видео- или кинозапись не может восстановить, передать ощущения, которые когда-то испытывал зритель от непосредственного соприкосновения с живой энергией артиста — человека, транслирующего в зрительный зал свое «тогдашнее» состояние. Разговор с живыми свидетелями — это попытка, с одной стороны, восстановить, «разархивировать» эти ощущения, с другой стороны, «законсервировать» на видеопленке эмоциональное отражение энергии «того» театра.
Принимаясь за интервью, мы не стали разделять зрителей по социальному положению и профессиональным критериям. Нам хотелось собрать коллекцию коротких и емких частных историй, любопытных «баек», связывающих рассказчика с театром или каким-нибудь спектаклем. Реализацию проекта поручили режиссеру Борису Павловичу. Мы договорились, что каждый рассказчик будет начинать свой монолог с одной и той же, общей для всех фразы: «Мой БДТ — это…» — после чего, согласно нашим представлениям, должен следовать перечень фактов и забавных случаев, от падения с лестницы до первого поцелуя. На практике вышло совсем по-другому. Первый, с кем встретилась съемочная бригада проекта, был Михаил Пиотровский. Азарта вникать в наши художественные стратегии у Михаила Борисовича не возникло, поэтому он решил просто и искренне поздравить театр с открытием. И как ни пытался Боря подвести его к ключевой фразе: «Мой БДТ — это…» — Пиотровский от ответа уходил. В финале интервью, уже не надеясь на успех, Боря спросил примерно следующее: «Вас когда-нибудь удивил БДТ, заставил изменить отношение к себе?» На это Михаил Борисович ответил, что БДТ никак не изменил его мнение о мире и вообще театр не может «заставить человека изменить отношение к себе». А затем добавил: театр — это некое светское событие, художественное явление и товстоноговский БДТ — это прежде всего великий эпизод в истории БДТ, который мог существовать и существовал исключительно в контексте советского Ленинграда. Сам того не подозревая, Михаил Борисович спровоцировал нас на иное отношение к проекту. Нас действительно заинтересовал вопрос: способен ли театр кардинально влиять на судьбу, мироощущение человека, изменить чью-то жизнь? Нам показалось недостаточным просто собрать коллекцию историй о театре — мы стали подходить к процессу как археологи, пытающиеся понять суть мифологии БДТ, контекст явления. Зрительские воспоминания действительно выходили далеко за рамки баек. Люди не просто рассказывали о театре — они рассказывали о своей молодости, о Ленинграде, об ушедшем времени. Из монологов по крупицам восстанавливалось ощущение эпохи, когда люди приезжали в Ленинград из других городов и простаивали ночи в очередях за билетом в БДТ.
Наш проект постепенно превратился в культурное и социально-психологическое исследование, а многие часы видеозаписей — в документальный фильм, фиксирующий портрет золотой эпохи БДТ. Мы увидели тот БДТ и то время с разных, порой противоположных ракурсов. Увидели театр, который в эпоху своего расцвета являлся генератором смыслов не только для Ленинграда, но и для всей страны. Проект «Мой БДТ» не завершен. На диске мы представляем лишь первую часть зрительских монологов, подготовленную к открытию театра.
Борис Павлович
Я слышал, что в одном европейском музее современного искусства существует особая должность — носитель специального знания, сотрудник, который должен присутствовать на перформансе, а затем рассказывать о нем. Таким образом, предметом истории искусства оказываются личные ощущения. Нечто подобное решили предпринять и мы, когда начали записывать интервью. Среди рассказчиков оказались в основном люди старшего поколения. У молодых зрителей, заставших БДТ только после смерти Товстоногова, таких ярких историй, какие случались в 1960–1970-е, не было. Среди них очень много историй сердечного характера — и это важно.
Критерием хорошего рок-концерта является количество случайных связей, которые там происходят. Если на концерте никто ни с кого не сорвал лифчик — то это плохой концерт, потому что классическая рок-н- ролльная энергетика требует сексуального выхода. Театр работает на другом уровне — более эмоциональном, глубоком. Никакой научной статистики, конечно, нет, но наши наблюдения свидетельствуют: когда в БДТ были потрясающие спектакли, люди там активно знакомились, затем женились и многие из них остаются вместе до сих пор.
Видеозаписи можно разделить на несколько смысловых групп. Одна из них — это уже упомянутые сентиментальные истории. Сценарий знакомства и завоевания спутницы через поход в БДТ прямо-таки витал в воздухе.
Другая большая группа интервью связана с мифологией очереди. Все слышали про «очередь» и «лишний билетик», но вряд ли многие знают про многомесячные и ночные очереди всю правду: про тетради со списками, в которых сотнями исчислялись претенденты на билеты; про то, как люди добывали билеты парами, потому что только два билета полагалось в руки, и незнакомые люди в очереди объединялись, чтобы подменять друг дружку во время рабочего дня, а потом вдвоем шли на спектакль.
Это же очень советский феномен — очередь. В связи с этим понятием обычно вспоминаются безликие спины с картины Алексея Сундукова — как такая вот масса, устремленная в никуда. А здесь наоборот: очередь жила как стихийный клуб интеллектуалов Ленинграда. Там действительно были клубные объединения. Мне рассказали, что народ, стоя по четыре-пять часов подряд, естественно, сбивался в группки. Образовывались устойчивые компании, где все знали друг друга, обменивались пластинками, обсуждали культурные события.
Люди шли в очередь за билетом в БДТ не вынужденно — это было место, где они хотели находиться. Одна история не вошла в нашу подборку. Перед камерой две интеллигентные женщины, «завсегдатаи очереди». Как-то, когда они в очередной раз стояли в многочасовом ожидании билетов, их заприметил, уж не знаю почему, спешивший на работу Владислав Стржельчик и предложил провести на спектакль. Но они отказались, показывая списки в тетрадках: «А как пройдут все эти?..» Стржельчик лишь развел руками: «Всех провести не смогу!» Сегодня сложно вообразить, что такое братство вообще возможно.
Третий блок — рассказы про Сайгон и БДТ. Это уже 1980-е. Документалист Александр Киселев сообщил, что единственное явление официальной культуры, которое котировалось в Сайгоне, —это БДТ. Остальное было за пределами обсуждения, потому что в Сайгоне, конечно, пестовалось все антисистемное.
Для меня все эти зрительские истории стали личным откровением. Я, конечно, знал, что существовал такой выдающийся театр, что-то читал о нем. Но меня волновали другие театральные легенды, например Мейерхольд, в силу вкусовых каких-то предпочтений. Съемки все изменили. Когда прежде я смотрел записи товстоноговских спектаклей, мне не казалось, что они имеют отношение к моей сегодняшней жизни. После того как я стал слушать зрительские истории, я вдруг на каком-то глубинном человеческом уровне прочувствовал, что БДТ значил для Ленинграда.
Свидетелей легендарной эпохи с каждым годом становится все меньше. Важно успеть поговорить с ними, услышать, записать, сохранить эти фрагменты живой истории. Я и себе задавал вопрос: что такое мой БДТ? Я сейчас тот самый специалист из музея современного искусства, который, не видя ни одного спектакля (кроме «Энергичных людей» в глубоком детстве), может на него ответить почти как очевидец. В этом и состоит задача театра — изменять твое человеческое содержание. Со мной это произошло.