Корреспондент журнала ТЕАТР. побывал на премьере Нового Рижского театра.
В конце декабря в Латвии открыли архивы КГБ, что вызвало большие споры в обществе, но ненадолго. Волна обсуждений, как последнее время повсюду и по любому поводу, поднялась, пошумела, задела несколько известных имен и уступила место другим скандалам. Но это событие дало повод режиссеру Алвису Херманису задуматься о новом спектакле.
Спектакль является прямым продолжением работ Херманиса начала 2000-х, когда появились спектали “Долгая жизнь”, “Латышские истории”, “Латышская любовь”. Это театр, в котором исследовали человека, его привычки, привязанности, образ жизни, отношения с любовью и ненавистью через присвоение реальных историй актерами, через работу с воспоминаниями и интервью – это в некоторой степени документальный театр, в Новом Рижском обретший идеальную сценическую форму и воплощение.
В “Комиссии по расследованию истории” заняты шесть актеров: Гуна Зариня, Каспарс Знотиньш и Вилис Даудзиньш, Андрис Кейшс, Евгений Исаев, Инга Тропа – занимались, в основном, исследовательской работой для спектакля, интервьюировали бывших диссидентов и агентов, старых сотрудников КГБ, собирали материал. Они играют тех, кто расследует архивы, тех, кто стучал и тех, на кого стучали; тех, кого вербовали и тех, кто вербовал. Спектакль начинается с того, что шестеро взрослых людей, серьезных, в костюмах, играют в детсадовские игры: кружат хороводы, в которых кто-то один выпадает из коллектива, кого-то ловят в “сети”, а кому-то приходится исполнять чужое пожелание. Палачи и жертвы меняются местами по случайному, игровому принципу – так и в жизни, ты никогда не знаешь, кем тебе придется быть. И это как раз страшнее всего. Откровенные монологи бывших чекистов читают актеры с имитацией черного прямоугольника на глазах – для анонимности. А вот все остальные герои – бесконечная череда несчастных, сломленных людей или добровольных доносчиков – они открыты, узнаваемы, уязвимы.
Сцена – огромный светлый кабинет со столом для заседаний комиссии, крючками вдоль стен (для пальто или для людей?) и стульями как в присутственных местах советского времени. Обстановка для заседаний любых комиссий не изменилась, может быть, только цвет стен стал светлее. Треть кабинета завалена черными мешками для мусора, забитыми под завязку, в которых угадывается гигантская картотека. В мешках для мусора – история страны. Комиссия то усаживается разбирать карточки, бесконечно зачитывая номера персональных дел, то превращается в героев этой картотеки. Затем снова складывается в линию: то ли арестованных диссидентов перед сортировкой по тюрьмам, то ли в сотрудников органов, которые в любой момент также могут перекочевать в первую очередь, но пока занимаются физической зарядкой и чисткой кармы (по методам Джуны).
Рассказывать о всех историях, собранных в спектакле – попытаться пересказать более чем пятичасовую коллекцию блистательных актерских работ, этюдов, каждых из которых может обернуться или разбитой судьбой или неожиданной, согласованной сторонами, историей о сотрудничестве. Циничный “откат” фарцовщика кураторам из “углового дома”, или кажущийся наивным рассказ светлолицей пожилой колхозницы, пришедшей к самому большому начальнику рассказать о непутевом соседе; или история завербованного человека, поверившего на всю жизнь в то, что окружающий мир нашпигован прослушкой; или фактически самоуничтожение поэтессы, в припадке панического страха требующей остановить печать собственной книги в типографии.
В спектакле есть несколько символических коротких сцен, которые не выходят из головы, так например, когда комиссия по расследованию упаковывается в спальные мешки, чтобы не покидать место работы, и вот – рядом с горой черных мешков с историей – живая, дышащая масса серо-зеленых спальников, люди в мешках, откуда торчит иногда немного живого – макушки, волосы, носы, кисти рук.
Или другая сцене: в момент разбора комиссией гигантской кучи мешков, из-под них появляется передвижная бочка с люком наверху: разливной квас на колесиках, такие раньше стояли на всех улицах. Но сначала кажется, что эта бочка – из нынешнего времени, из тех, что ездят по частным домам для откачки канализации, и тут есть параллель с текстом в буклете спектакля, о том, что канализацию в доме КГБ в Риге ежедневно проверяли – в поисках спущенных в унитазы вещдоков. А в конце спектакля из люка появится квасной патриот – скрипучий старик, с бесконечным страшным монологом про жизнь и тяжелую работу палача-расстрельщика. Непотопляемый труп, закисший в квасе, выползший на свет тенью в орденских планках.
Кроме работы с реальными героями, создатели спектакля провели большое исследование в музеях и архивах. В спектакле, помимо документальных историй, есть дополнительный сюжет: вымышленная история “Западной Риги”, утопического образования, копии Западного Берлина, части города, якобы попавшего в 1944-м под контроль американских моряков, и, по соглашению тройки Черчилль-Сталин-Рузвельт, оставленной островком запада в СССР. На протяжении всего спектакля лекцию об истории “Западной Риги” читает Каспарс Знотиньш, и лекция сопровождается безупречно смонтированными коллажами из архивных фотографий истинной истории Берлинской стены и видов послевоенной и советской Риги.
В буклете к спектаклю есть записанные его создателями тексты – рассказы о собственном восприятии изученного в процессе подготовки спектакля истории. Рассказы очень разные – и первый – рассказ Алвиса Херманиса о том, что имя его отца тоже есть в архивах (он занимал высокую должность, и автоматически стал объектом разработки КГБ), и о том, как он сам, юный Алвис, видел, как расправлялись с «инаковыми», как люди осознанно уходили в симуляцию сумасшествия, лишь бы не быть частью системы, как для него самого стал спасением новый курс развития страны, взятый с приходом Горбачева – иначе он был бы таким же изгоем, прошедшим и психушку, и избиения хиппи на площади.
Трудно поверить, что на создание этого спектакля ушло три месяца – между реальным вскрытием архивов и премьерой. Жаль, что титры сопровождают только редкую русскую речь – перевод для латышских зрителей. Такой важный для общества и страны спектакль стоило бы играть для той части публики, которая не очень хорошо знает латышский язык. Для тех, кто вырос в семьях неграждан, тех, кто живет по другую сторону этой возникшей в спектакле как фантазия, но вполне осязаемой разделительной стены.
Спектакль идет больше шести часов, но мог бы идти и больше – в нем могла бы играть вся труппа, он мог бы идти сутки – это такая “Гора Олимп. Во славу трагедии” (многочасовой спектакль Яна Фабра), но не античной, а советской истории, когда сын подслушивал отца, а сестра стучала на брата. Наследие Советского Союза – трагедия, которой не тысячи лет, а меньше века. Поэтому больно и перехватывает дыхание, и не можешь перестать думать о том, что видел несколько дней назад на сцене Нового Рижского. Авторы спектакля стали настоящей комиссией по расследованию истории, а театр – более общественно важной силой, чем любые политические функционеры.