© Юлия Трегуб
Корреспондент ТЕАТРА. — о спектакле Марата Гацалова и Сергея Невского в пермском Театре-Театре.
Пьеса Ивана Вырыпаева «Пьяные» — несколько эпизодов из жизни разных, как будто случайно выбранных людей, компаний, прохожих — без сомненья, вызов. Читателя погружают в нескончаемый навязчиво-пьяный треп (в пьесе он перемежается матом, в спектакле как-то сумели, сохранив накал, обойтись), льющийся песней из уст молодых и пожилых, банкиров и топ-моделей, менеджеров и проституток — здесь Бог легко мешается с блевотиной, любовь с какашками, все оказываются усталыми пьяными телами Господа, а Иисус — единственным, кто отдал все свое говно.
Самым интересным в спектакле стало то, как Марат Гацалов, режиссер и сценограф в одном лице, ответил на этот вызов. Сам разговор, который ведет постановщик с драматургом и одновременно театр со зрителем. Сразу обозначу ключевые слова обсуждаемой темы: Космос, травма, язык, Бог и «не ссать!»
Космос
Первым ответом режиссера стало место действия. Им оказалась не улица перед рестораном, не вегетарианский бар или шикарные домашние аппартаменты — им стал Космос. Эта космическая дистанция задается сразу как исходное условие всех отношений и с персонажами и со зрителями. Первое, что видишь из постепенно рассеивающейся на сцене тьмы — экран, на котором кружится планета(?), галактика(?), солнечная система(?), там можно разглядеть людей в муравьиную величину. Только затем понимаешь, что это проекция сцены, которая движется в трех разномасштабных кругах, на которых лежат люди. В этом завораживающим кружении будет твориться все действие, будут приходить новые персонажи, а отыгравшие свою сцену будут падать и продолжать кружиться как мертвый отработанный материал. Понятно, что эти довольно быстро. Кстати, двигающиеся обороты будут задавать и особый способ существования тел. Они вихляются, теряют равновесие, почти падают, сталкиваются, разлетаются — актеры вытворяют это не по-балетному красиво, а вполне жизнеподобно — смотреть на них совсем не комфортно, как впрочем и слушать. В тоже время, надо признаться, своя красота присутствует и в звучащем тексте, в самой его органике, музыке и, конечно, в картинке, где люди в безумно-живописных одеждах (художник по костюмам — Леша Лобанов) мучительно пляшут, пытаясь обрести равновесие в этом вечном вращении бытия. Перевод стрелки из пьяно-бытовой парадигмы в бытийную замечательно поддерживается музыкально (композитор Сергей Невский), звуки, извлекаемые живым оркестром Театра-Театра, почти не смолкают, они, как космическое дыханье, холодно-спокойное, иногда вдруг взволнованное, но всегда отстраненное от людских страстей. Этот перевод все меняет, и шаржированная неустойчивость пьяного тела оборачивается метафорой неукорененности, заброшенности, утратившего свои онтологические корни человека, и речь, сколь бы сочно-заниженной ни была лексика героев, все равно воспринимается как мета-физический травматический симптом.
© Сергей Невский. «Пьяные». Театр-Театр, Пермь. Нотный автограф специально для ТЕАТРА. Публикуется с разрешения автора
Травма
Исследователи травматических состояний человека свидетельствуют, что у травмы нет языка. Она либо молчит, либо забалтывается, зарывается чужими дискурсами. Психоаналитики для её «раскапывания» используют, как известно, состояние сна, бреда, галлюцинаций. Здесь нам предложен сходный канал. Травма «проговаривает» себя в языке смертельно пьяных людей. И трудно представить более отчаянного выражения бытийной трещины, ощущаемой сегодня человеком. Человеком в большинстве своем неверующим, раздраженным, а то и ненавидящим Бога. Все герои — девушка Марта (Мария Коркодинова) и директор кинофестиваля Марк (Сергей Детков), модель Лаура (Анна Сырчикова) с подругой Магдой (Екатерина Мудрая) и их общим мужчиной Лоуренсом (Альберт Макаров), банкиры Густав (Илья Линович) со своей Лорой (Наталья Макарова) и Карл (Анатолий Смоляков) с Линдой (Ирина Максимкина), менеджеры Рудольф (Михаил Меркушев), Макс (Александр Мехряков), Матиас (Александр Гончарук), Габриэль (Иван Вильхов) и юная проститутка Роза (Алиса Санарова) — такие разные на первый взгляд и такие похожие на второй, суетятся, ссорятся, то, запинаясь и падая, бегут, хватаясь за голову, по кругу, то застывают в скорбных позах, страдают, мучаются по одной и той же причине. Они все «слышат шепот Господа в своем сердце». Каждая сцена — откровение, совсем пьяное в первой части спектакля, и все более трезвеющее — во второй. Это можно увидеть как новое евангелие — благую весть о том, что вконец запутавшийся, завравшийся, погрязший по горло в дерьме своей собственной жизни человек, слышит-таки Его шепот. Потому что никто не в состоянии защитить нас от любви. Недаром кульминация спектакля — групповая сцена, где четыре менеджера и проститутка, обнявши друг друга за плечи и устремив взгляд (их лица крупно фиксирует камера) в космическую бесконечность, слушают, молча, шепот Господа, и тихо плачут.
Язык
А на каком языке говорить сегодня Господу, чтобы его шепот действительно услышали люди? Церковный язык традиции для большинства не работает, общепринятый христианский дискурс захватили «православнутые» активисты, да кому как не всеведущему Господу знать, что не мы говорим языком, язык — нами. Тем более в эпоху последних его ресурсов, когда слова стираются, дискурсы окостеневают, нарративы выхолащиваются. Тем более, когда речь о Высоком (см. об этом прекрасную пьесу И. Васьковской «Галатея Собакина»), о Боге (напр., фильм «Язычники» Л.Сурковой), о Христе (спектакль «(М)ученик» К. Серебренникова). В спектакле Его шепот пробивается к героям через все скабрезности их повседневного языка и, вероятно, для Христа с его особым вниманием к грешникам и блудницам это не так уж удивительно.
А со зрителем в ход идут визуальные способы коммуникации (видеохудожник — Вера Макаренко). Мы, как Всевышнее Око, разглядываем эти человеческие страсти в разных масштабах и ракурсах. От самых, как уже говорилось, общих, вселенских, когда камера на самых высоких колосниках, и люди кажутся совсем маленькими до самых подробных, самых крупных планов, когда камера переходит в руки самих персонажей и гуляет среди них от одного к другому. Красотки предстают временами с потекшей косметикой на устало-истеричных лицах, осанистые мужчины с бабской плаксивой мимикой, у кого-то мы даже успеваем рассмотреть кожные поры носа или розовое нёбо гортани. А вот камера добирается и до нас. Свет, который здесь тоже постоянно меняет направленность, интенсивность, степень локализации (художник по свету — Илья Пашнин), устремлен в центр партера. Вот он момент истины! — зал, до того завороженный странностью творящегося на сцене, вмиг оживляется, люди, увидев себя на большом экране, с воодушевлением начинают махать руками, кривляться, строить рожи, показывать языки. Око разглядывает зрителей довольно долго, у нас достаточно времени для саморефлексии.
Бог
Концепт Бога здесь, конечно, может травмировать. Католические отсылки, понятное дело, не смягчают ситуации. Но это опять же срабатывает тюрьма нашего дискурса, привычного способа говоренья о Христе. Современное искусство уже достаточно давно пытается взломать эту решетку, в том числе самым шокирующим способом: инсталляция Андреса Серрано «Христос в моче», рассказ Ника Хорнби «Порнохристос» и таких опытов немало. И когда в спектакле, в пьяных излияниях персонажей, Иисус легко помещается рядом с кастрюлями, какашками, жвачками, пьяными проститутками, грязными вонючими носками — это совсем не «всуе», это попытка выразить, напомнить об уникальном отличии божественной природы Христа. Здесь сакральное не существует отдельно от профанного, Он не только (и может быть не столько) где-то там в Горних Высях, Храмах и молитвах, Он — «посреди нас», со всеми нашими кастрюлями, жвачками, носками, мочой и всем прочим.
Актеры — причем все, пожилые и юные, заслуженные и совсем в театре новички, вчерашние стажеры — здесь существуют, балансируя не только физически. Невероятно смешной текст произносится по-пьяному старательно и серьезно, но зритель почти не смеется. Потому что и в пьяном своем обличии и, как все чаще к финалу, сбросив его, они несут в своих откровениях настоящую тоску, жажду, отчаянное стремление выдернуть себя из засосавшего их дерьма жизни. Это легитимизирует их лексику. Он слышит. И шепчет им в ответ: «”Не ссать!” Вот главный месседж Господа. И не ныть! А взять себя за жопу и выдернуть из всего этого интеллектуального, рационального дерьма, в котором мы все погрязли. Оторвите, .., свои задницы от этой сладкой, …, меланхолии, в которую вы влипли, как мухи в мед. Это все нае…. чистой воды, .., это меланхолия. Любите, будьте сильными, изменяйте себя — и мир вокруг будет меняться, живите настолько честно, насколько можете. И не ссыте».
Преподобный Силуан Афонский сформулировал эту же мысль, правда, в свое время, короче: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся!». В самом деле, ведь никто не в состоянии защитить нас от любви. И об этом бы помнить не только прекрасной Гульбахар.