Журнал ТЕАТР. — о спектакле Семена Серзина «Я шагаю по Москве».
Видимо, надо объяснить, почему мои тексты про спектакли Семена Серзина стали такими частыми. Раз за разом его спектакли попадают в мои личные болевые точки и заветные темы — причем дают понять, что в каждой из них можно уйти куда дальше, а ты, сам того не зная, боишься. Но не только. Есть тут и фактор принадлежности к одному поколению. Но и объективно Серзин сегодня заслуживает внимания как активно действующий режиссер со своим сложившимся почерком. Мало кто так виртуозно работает с актерами, выстраивая им партитуру роли как кардиограмму: четкий рисунок биения сердца. И именно через человека на сцене создается резонанс с сегодняшним днем: без навязчивых знаков «нашего времени», часто вообще минимальными внешними средствами. Новейшая премьера Серзина — «на два города»: московско-питерский спектакль «Я шагаю по Москве» по дневникам и текстам Шпаликова, — во многом концентрирует в себе приметы режиссерского стиля.
Точно не знаю, как выглядит «Я шагаю по Москве» вне обрамления в виде книжных полок площадки Community Stage (то есть, не в Москве, где его видела я). Думаю, что холодные пустые стены питерского Social Club — тоже адекватный вариант пространства для одинокого разговора героя-Шпаликова с собой. Но когда вокруг теплое дерево и бездна накопленных человечеством знаний, культура, уют и — в широком смысле — образ дома, ощущение нехватки воздуха совсем иное. «Рыбам жить негде», — с досадой говорит главный и единственный герой в исполнении Евгения Серзина. И ему, как рыбе, тоже не очень — опять же важен гений места: сразу за порогом Community Stage — река и панорама Москвы, новой и старой, мост и простор. Спектакль начинается выходом Евгения Серзина и аккомпанирующего ему на аккордеоне Павла Чернейкина (оба играют в группе «Не‘мой Фронт», и часть музыки здесь авторская) из-за зрительских спин — на сцену: кажется, что беззаботное пение «Я шагаю по Москве» они приносят прямо с улицы. Весь спектакль ты будешь помнить о том, что осталось за дверью, чувствуя, что герою из удушья замкнутого пространства все время хочется обратно.
Само пространство (художник Надежда Левитина) организуют лампы всех мастей и калибров — «упавшая» люстра, гирлянда, одинокая лампочка, настольная лампа и даже странный круглый светильник, который герой будет брать в руки, возвращаясь в свое детство или думая о своих возможных детях. Действие же организовано как «кинолента», где экран играет роль занавеса. Сперва он скрывает нишу (для Шпаликова — тупиковую и смертную) титром «Я шагаю по Москве» на фоне черно-белой советской Москвы, и, уйдя вверх, опустится лишь в финале, перед которым Шпаликов переоденется в белую рубашку и строгий костюм (весь спектакль они висели на вешалке, как чеховское ружье) — и будет из темноты ниши «подавать сигналы» неярким фонариком, пока его не закроет тот самый занавес-экран, на котором последовательно появятся надпись «Долгая счастливая жизнь», встык — даты жизни Шпаликова и, наконец, превращенная в титры программка спектакля.
Весь часовой монолог — калейдоскоп из тем (любовь, творчество, счастье, молодость, детство, смерть, природа, город) и ситуаций, которые на головокружительной скорости безостановочно «прокручивает» Евгений Серзин, — это секунда «проносящейся перед глазами жизни», флэшбек, где смешиваются вымысел, реальность, диалоги и монологи. Работа по «смешиванию» братьями Серзиными проделана нешуточная: если не знать, то и швов не заметишь — так безукоризненно смонтированы дневниковые записи, фрагменты из «повести для кино» «День обаятельного человека», стихи и вообще шпаликовские сочинения всех жанров. Почти все тексты — неочевидные, не вызывающие явных ассоциаций или даже не узнаваемые без специальной подготовки: подлинное здесь равно не вышедшему в тираж. А широко известное — только в «обрамлении», в двух «смертных» точках начала и конца: «По несчастью или к счастью / Истина проста…», «Я шагаю по Москве», «Не прикидываясь, а прикидывая…» («завещаю вам только дочку»), «Людей теряют только раз…». Но и в них — свежие, иногда даже странные смысловые ударения. Например, в одном из первых в спектакле текстов, «По несчастью или к счастью…», который Евгений Серзин произносит интонацией «оттепельного» героя (он таким войдет в действие — с песней, точно попадая в стиль и тембр времени), на месте раздумья будет вопрос и сарказм: «Путешествия в обратно?!.. Я бы запретил!». И, конечно, это и есть главная удача спектакля — филигранная, посекундная работа режиссера и актера над партитурой роли, нигде не рвущаяся нить образа, который по сути «скачет» по всем состояниям и возрастам в ритме учащенного сердцебиения: бормотание и крик, лопочущий детский голос и усталый хрип человека на пороге смерти. А иногда даже и «голос оттуда», из таких-то годов ушедшего века.
Но моменты удачной стилизации тут отнюдь не ключевые. Важнее то, как человек приходит к решению уйти из своей «долгой счастливой жизни» (кстати говоря, одноименный фильм режиссера и сценариста Шпаликова — один из самых безысходных в истории советского кино) и утверждается в своем выборе. И вот здесь Семен Серзин делает две не слишком характерные для себя вещи. Во-первых, не оставляет никакого — даже назывного (и у Серзина, как правило, осознанно «избыточного») — внешнего контекста. Никаких имен, названий, по сути, даже и упоминаний фактов шпаликовской биографии нет — здесь и о кино почти не говорится, не то что о друзьях и женах. А ведь было о чем — и как этим соблазняются почти все заговаривающие о Шпаликове.
Серзиным удается рассказать историю подчеркнуто частного человека в его одиночестве: драма обусловлена невозможностью установить подлинный контакт с «миром вовне» при невыносимой остроте чувствования этого мира — «…не стоит преувеличивать свое место на земле — место любого из нас» (цитируемый фрагмент дневника). И недаром в программке герой назван не Шпаликовым — Геной. То же и с «книжным» миром, из которого «Гена» уйдет в смерть: в спектакле нет названий смотренного и читанного (хотя у Шпаликова их очень много), оставлена чистая экзистенция в городском или природном пространстве. «Я шагаю по Москве» — значит, иду и встречаю просто людей, наблюдаю просто поток жизни и не справляюсь с трудностями перевода этого потока на язык официального искусства, когда последний требует лукавства взамен честности. Это и есть точка соприкосновения с «сейчас» — усилие разглядеть в том городе, из которого входит сегодняшний Шпаликов-Серзин, и в тех людях, что, например, сидят в зале, «фиалку под снегом», нечто дышащее, как Москва «оттепельного» кино. А во-вторых, в отличие, например, от «Невидимой книги» по Довлатову или от «Как хорошо мы плохо жили» по Рыжему, здесь не один герой становится «коллективным», разложенным на голоса, но наоборот — целый хор голосов, в том числе спорящих, собирается в одного актера, героя, повествователя. Правда, все без исключения «голоса» — им и сочинены. Но это не авторское безумие — это передозировка реальностью, которая проникла в тебя, выела изнутри и ничего не оставила взамен. Кроме свободы раствориться в городском пейзаже и стать одним из его огней — уже навсегда.
Ближайший показ спектакля — 2 октября. Площадка Community Stage (Космодамианская набережная, 2).