Всё труднее и труднее писать о театре, всё реже случается что-то такое в театральном пространстве, что оказывается сопоставимо по значимости с новостной лентой. Но если уж что-то подлинное, тотальное, попадающее в сегодняшний нерв в театре происходит, то оно обычно самым невероятным образом совпадает с событиями реальности, так что возникает метасюжет, который выплескивается за пределы локального, конкретного события. Такое у меня случилось в Казани, куда я прилетела на один день, 25 июня, посмотреть три эскиза лаборатории «Tamga» IV, которую ежегодно проводит Татарский ТЮЗ им. Г.Кариева.
Сюжет нынешней лаборатории под кураторством театрального критика, переводчика, неистового культуртрегера Нияза Игламова – взаимодействие актеров драматического театра с поэтическим текстом. В любой другой исторической реальности она все равно была бы актуальной, потому что в среднем по стране в театрах только один-два актера на труппу сознают, что стихи, особенно с метафизическим подтекстом, надо произносить иначе, чем прозу, что поэтический театр – театр с совершенно особым способом существования актеров. Но сегодня актуальность выплеснулась за пределы профессии. Вспомнились слова Анатолия Васильева: «Я приехал в Париж – и поставил «Маскарад», поэтическую, мистическую драму. И стал думать, что судьба подобных текстов в России крайне печальна. Вербальная техника не прививается, заканчивается обвинением в формализме. И что в результате? Лежит «Роза и крест» Блока, а поставить нельзя. Это же позор!» Вот ведь странность – каждое глубокомысленное эстетическое (и даже эстетское высказывание) превращается в России в политическое. И сочетание «обвинение в формализме», особенно сейчас, мгновенно запускает поток репрессивных и даже кровавых ассоциаций. Но без работы с жесткой формой при столкновении с поэзией в театре никак не обойтись. Ниязу Игламову всё это объяснять не надо, поэтому он привнес в этот лабораторный проект две составляющих: работу с педагогом по речи, который решал конкретные задачи взаимодействия артистов с поэтическим текстом, и приглашение к сотрудничеству с драматическими режиссерами людей «формальных» театральных профессий. Так родились творческие тандемы: режиссер-художник, режиссер-композитор, режиссер-хореограф. Но и этим интригующие неожиданности не закончились. Три эскиза по татарским поэтическим текстам первых двух третей XX века оказались связаны не просто одной темой (такое как раз бывает: ну, например, случались лаборатории на тему «Современная интерпретация классики», жанровые или персональные лаборатории), но единым сюжетом – «Жизнь человека». Режиссер Лилия Ахметзянова и художник Алина Алимова осваивали детскую поэзию, режиссер Булат Минкин и композитор Ильнар Файзутдинов – поэзию зрелости, режиссеры и перформеры Ангелина Мигранова и Родион Сабиров и хореограф Анастасия Ребкало – поэзию ухода.
Родион Сабиров, Анастасия Ребкало, Ангелина Мигранова на обсуждении эскиза “Осознание” © Пресс-служба Казанского татарского ТЮЗа им. Г.Кариева
Поскольку речь идет о поэзии татарской – то тут спонтанно и закономерно возник еще один глубоко драматичный сюжет. По случайному совпадению буквально накануне четыре месяца державшийся Михаил Пиотровский дал проимперское интервью одной из центральных газет страны – в Татарстане оно оказалось еще и солью на национальную рану, у которой нет вариантов затянуться. Как нам всем известно, в 2017 году минобрнауки выпустило документ, где указано, что национальные языки в школах России должны преподаваться только на добровольной основе. Причем, президент тогда же объяснил, что это все – для блага татарских детей. Вот прямая цитата: «Если люди будут знать свой национальный язык, будут тогда отставать в языке межнационального общения – в русском языке. А преподавание в ведущих вузах страны ведется на русском языке. Мне кажется, что это было бы плохо по отношению к детям, проживающим в Татарстане, вот и всё». Как мне растолковали сами татары, факультативное изучение татарского языка обернулось серьезными сложностями с его изучением в школах. Просьба записать ребенка в татарскую группу, частенько встречает ответ администрации: «Да что же из-за нескольких человек учителя татарского приглашать? Учите русский и не выпендривайтесь». То есть, родной язык остается средством бытового общения с весьма ограниченным запасом слов и, соответственно, обречен на оскудение. Тут напрашивается одно характерное сравнение.
В доковидную эпоху я оказалась в составе одной делегации, посвященной программам развития русской культуры в Финляндии, финансируемым финским правительством. Одна из них была связана как раз со школьным образованием иммигрантов и предполагала обязательное изучение ими в финских школах родного языка и родной литературы. Программа эта базировалась на исследовании психологов, которые доказали, что человек, не развивающий творческое мышление на родном языке (не пишущий на нем сочинений и других оригинальных текстов) не может полноценно реализовываться в современном обществе. То есть, финны не благодеянием занимаются, а руководствуются разумным эгоизмом, стремлением получить полноценного члена цивилизованного общества, обладающего творческим – оно же свободное – мышлением. Не буду врать, что я хорошо знакома с татарской поэзией, но меня в свое время зацепило стихотворение Габдуллы Тукая «Родная речь» в переводе А.Максименко – и не только образ «Родной язык любую боль залечит», но в целом сознание того, насколько трагичен для любого человека разрыв с языком матери, языком исконных национальных традиций и молитв, с уникальным образным, метафорическим строем, который и делает человека укорененным в культуре и внутренне свободным и который не воспринимается на языке чужом. Показалось удивительным для столь молодого человека – а Тукай умер от чахотки 26 лет от роду – такое острое переживание языка как определяющей для развития личности духовной сущности.
После 2017 года интерес к татарскому языку в Татарстане как реакция на принудительную русификацию вырос ощутимо – причем, именно в молодежной среде. Как инициатива снизу стали возникать самые разные проекты, связанные с национальным языком. Что характерно, все эти проекты объединяло полное отсутствие националистической агрессии, наоборот, главным посылом было стремление увлечь татарским языком, влюбить в него. Практически все спектакли театрального центра MOÑ в Татарской национальной библиотеке связаны с национальным языком, но не требуют от зрителя знания татарского. В лаборатории TAT CULT LAB/театр 2018 года, которую курировал тот же Нияз Игламов, он собрал своих таланливых соплеменников, никогда не учившихся режиссуре – поэта, художника, хореографа, etc, – и предложил им, выбрав любой татарский текст, переложить его на театральный язык: родившиеся образы, сохранив национальную природу, стали общедоступными. В нынешней лаборатории случился тот же фокус. Отталкиваясь от татарских поэтических текстов, люди театра искали для них новые сценические формы, не требующие перевода.
Момент обсуждения эскиза “Исследование” © Пресс-служба Казанского татарского ТЮЗа им. Г.Кариева
Названия эскизов были даны в программе на двух языках – и я не удержалась, чтобы не перевести дословно татарские названия. Детский эскиз по-русски назывался «Познание», а по-татарски «Дөньяны тану», признание мира. Эскиз середины жизни – «Исследование» – по-татарски звучал как «Дөнья белән күзгә-күз», лицом к лицу с миром. Наконец, третий эскиз, «Осознание» в татарском эквиваленте «Дөнья белән хушлашу» звучал как «Прощай, мир». Ну согласитесь, что «признание», например, имеет гораздо больше действенных смыслов, чем «познание»: тут и узнавание, и приятие, и первые опыты взаимодействия с миром, уже немного знакомым. И так в каждом случае, правда же?
Организаторы лаборатории – а директор татарского ТЮЗа им. Кариева Луиза Шарова, по счастью, сама поэт, переводчик, член союза писателей Татарстана (литературный псевдоним Луиза Янсуар) – приняли решение давать в наушниках не поэтические переводы звучащих со сцены текстов, а подстрочники, максимально сохраняя именно образы. Тексты выбирали и компоновали сами режиссеры, предварительно получив от директора по несколько увесистых томов. Подстрочный перевод транслировала в наушники заведующая литературной частью Лейсан Фаизова. Тут надо сказать, что все эти люди, включая, разумеется, и Нияза Игламова, и педагога по сценической речи Инсафа Абдуллу, обладают таким прекрасным русским языком, что мне непременно захотелось выучить татарский, чтобы ответить им той же мерой уважения.
Собственно эскизы оказались вызовом для актеров труппы и для зрителей.
Эскиз, посвященный детству и основанный на детской поэзии более чем за полвека – от Габдуллы Тукая до ныне здравствующего Разиля Валеева – режиссер Лилия Ахметзянова и художник Алина Алимова превратили в камерный ритуал пробуждения в каждом присутствующем ключевых детских переживаний. Перед началом девочка лет пяти Амина Яруллина, дочь одной из актрис встала перед закрытым занавесом и поманила нас всех за собой – как тут не возникнуть ассоциации с волшебной театральной страной из сказки про Буратино. Публика расселась вокруг разложенного на планшете ковра – и началась игра, в которой каждый стих оборачивался еще одной игрой с новыми правилами: задачей актеров было включиться в нее без фальши и заигрывания со зрителем, а камертоном подлинности служил как раз взгляд маленькой Амины. Ребенок не будет смеяться над тем, что не смешно, и внимательно следить за неинтересным, если даже очень его об этом попросить. У Амины практически не было моментов выключения внимания. Это не был театр из подручных средств – вещей на сцене было не так много: плед, зонтик, коробка с игрушками. Создатели эскиза предпочли путь чистого воображения, работе которого помогал свет и четкие мизансцены, так что на крошечном пространстве пятеро взрослых и ребенок умудрились за полчаса попрыгать через скакалку, побегать и полетать, устроить корриду и шумный день рождения. Вопрос возник разве что к сюжету, которому не хватило драматургической выстроенности, но главное произошло: артистам и зрителям удалось за короткое время прожить до предела насыщенный событиями день ребенка – с ощущением полета (в крепких руках отца и на качелях, сооруженных из пледа), с настоящими страхами, смехом, таинственной луной, сотворенной светом на заднике, со слезами бабушки, которую игрушечные выстрелы заставили вспомнить подлинную войну, и с удивительным финалом, где Амина снова осталась одна и отправилась в большую жизнь: занавес раскрылся, огромный пустой зал, который всегда впечатляет зрителя при взгляде со сцены, стал метафорой взрослого существования в мире, в котором не так-то просто ощутить полет, но зато так легко почувствовать себя мотыльком, который в известном стихотворении Тукая просит мальчика полюбить его, потому что существовать ему на этом свете отпущено всего один денек. Тут вспомнилось и цветаевское «еще меня любите за то, что я умру», и явилось острое чувство хрупкости и беззащитности каждой человеческой жизни, которое получает подтверждение каждый день и преследует в последние месяцы даже ночью, когда телефон с новостной лентой убран подальше.
Фрагмент эскиза “Познание” © Пресс-служба Казанского татарского ТЮЗа им. Г.Кариева
Эскиз второй, исследующий состояние человека, оказавшегося один на один с миром и пытающегося в нем существовать, режиссер Булат Минкин и композитор Ильнар Файзутдинов придумали как странную оперу, где в начале актеры выстроены в ряд перед пюпитрами и каждый поет свою песню. Сам сюжет выглядит чересчур умозрительным: пение то и дело прерывается громким стуком, затем из-за кулис появляется почти человек с пластикой гориллы – символ зверя-разрушителя внутри нас (создатели потом объяснили, что это – павиан, потому что гориллы весьма дружелюбны). Схватка с ним заканчивается плачевно – большинство сначала становится такими же «павианами» (сцена эта выглядела почти самодеятельно, без хореографа тут явно не обойтись), а затем уходят строем под музыку, напоминающую «Солнечный круг, небо вокруг» повинуясь невидимому дрессировщику. Индивидуальный путь выпал только двоим. Герой Ильназа Хабибуллина, обладателя гипнотического баритона, оттолкнувшись от поэтической темы корриды, вступил в неравный бой со зверем и проиграл: в финале они оба – зверь и человек – лежат рядом, бездыханные, у левой кулисы. А в центре сцены остается рыжеволосая женщина – изумительная актриса Алсу Шакирова, чье чтение стихов больше напоминает одинокий мистический диалог со вселенной. Убрав всякую сентиментальность, превратившись в инструмент восприятия божественных посланий, она ведет свой отчаянный разговор, умоляя кого-то (точно не земного) просто быть, призывая сердце загореться, как прежде. Но сердцу не горится, а надо найти мотивацию как-то жить дальше. Вообще главное достижение этого театрального высказывания – превращение актеров в идеальные инструменты для трансляции иных, не психологических, поэтических энергий, осуществившееся с помощью оригинальной музыки и интенсивной работы с голосовой формой. Напомню, что Кэти Митчелл, преследуя подобные цели в спектакле Zauberland парижского театра «Буф дю Нор», приглашала оперную звезду Джулию Баллок. Актеры ТЮЗа им. Кариева справились своими силами. Теперь можно однозначно сказать, что как минимум в одном театре страны есть драматические артисты, которые готовы сыграть «Розу и крест». Можно приглашать Анатолия Васильева, стыдно не будет.
Фрагмент эскиза “Исследование” © Пресс-служба Казанского татарского ТЮЗа им. Г.Кариева
Третье высказывание в формате перформанса от создателей «Театра. Акт» и всей стране известных перформеров Ангелины Миграновой и Родиона Сабирова, которым Нияз Игламов предложил поработать в тандеме с петербургской танц-художницей Анастасией Ребкало, кажется мне прямо-таки идеальным по стилю, форме и художественному наполнению. Вообще Ангелина и Родион – что называется, мастера жанра. Перформансы, которые они осуществляют – это акции, передающие самую суть той или иной социальной проблемы и в такой безжалостной по отношению к самим исполнителям форме, что игнорировать происходящее оказывается невозможно. Конечно, публика не уносила их на руках с площадки, как унесли зрители перформанса «Уста святого Фомы» Марину Абрамович. Но лично мне не раз хотелось прекратить нешуточное самоистязание Ангелины и Родиона и утащить их в какую-нибудь зону комфорта. Например – с перформанса Overtime, где перформеры 16 часов 27 минут без перерыва (столько длился световой день в Иннополисе 25 июля 2021 года) укатывали садовыми катками в песок собственные следы под звуки голоса, который называл временные границы пробуждения и засыпания сотен реальных людей. Спят люди нынче, как можно догадаться, гораздо меньше положенного, и причиной тому – колоссальные переработки (overtime), которые служат разрушению, а не созиданию. Или с перформанса Ablution (омовение) – где в течение 1440 минут 2 перформера растворяли в воде 2022 куска мыла (надеюсь, все смогли расшифровать магию цифр), и казалось, что они полностью смоют со своих рук кожу.
В смысле истязания (в данном случае, актеров, поскольку Ангелина и Родион выступили режиссерами) на лаборатории все выглядело вегетариански и даже эстетски. Тема ухода человека из жизни возникала как полное исчезновение движения, погружение в неподвижность. Как и в первом эскизе, зрители и актеры располагались на сцене, но публика теперь сидела спиной к залу, лицом к черному заднику с дверным проемом, нарисованным светом, к которому сходились, расширяясь, два световых луча с клубящимся в них дымом. Поэтической основой для эскиза стали «Зимние дни» Дэрдменда, татарского поэта с трагической судьбой: будучи крупнейшим золотодобытчиком и меценатом – строителем школ, мечетей, библиотеке, он после 1917 года остался в России и даже стал участником 1-й Всероссийской конференции по шрифту и орфографии татарского языка, которая прошла в Казани в январе 1919 года. Все свои сбережения Дэрдменд отдал новой власти, а в 1921 году умер от голода. Стихотворение его в спектакле не звучит, зрители получают его напечатанным на листке с подстрочным переводом на русский. Каждый из 7 актеров-перформеров выходит, встает к микрофону перед дверным просветом, а на черную стену в этот момент проецируются выбранные им слова из «Зимних дней» (русскоязычный зритель успевает их перевести), расположенные в определенном самим перформером графическом, а лучше даже сказать, ритмическом рисунке: кто-то выбрал «состарились», «исчезли», «ушла эпоха», кто-то – «зимы», «льдом застыв», «ветер злой»… Потом человек у микрофона, следуя указанием бесстрастного коуча, сидящего справа от зрителя на высоком стуле, занимает исходную позицию, знакомую каждому, кто когда-либо занимался пластическими тренингами: «Прямой позвоночник, подбородок приподнят, руки спокойно висят вдоль туловища, при необходимости взлетают, вектор силы вперед и вверх от груди, к макушке – ниточка, плюс-минус два сантиметра, делаем себе комфортно».
Фрагмент эскиза “Осознание” © Пресс-служба Казанского татарского ТЮЗа им. Г.Кариева
А вот дальше перформер реализует расхожий образ проносящейся за мгновение до смерти перед мысленным взором человека всей его жизни – вытанцовывает формулу существования, приводящего к неизбежной встрече со смертью. Но – внимание – делает это вербально. То есть стремительный хореографический этюд на заданную тему, рожденный и воспроизведенный на репетициях актерами физически, в перформансе очень грамотно переведен в словесное описание последовательности движений (весь процесс – блестящая работа хореографа Анастасии Ребкало). Кого-то жизнь бросает оземь, так что на ладони приходится сильная боль, кого-то скручивает в спираль Фибоначчи, et cetera, et cetera. И во всех этих описаниях сквозь абсолютно нейтральную подачу актеров просачивается столько экспрессии, что ты, сидя в зале, каким-то третьи глазом начинаешь видеть эти движущиеся перед последним дыханием человеческие тела, которые вот-вот замрут навсегда. «Действие завершено», – произносит каждый перформер, поворачивается и уходит. В финале коуч произносит алгоритм принятия исходного положения, но у микрофона никого нет, а на черном заднике высвечивается пара слов арабской вязью и год: 1921, год смерти поэта Дэрдменда, и остается только гадать, как выглядел бы его последний танец.
Любопытной была реакция зрителей лабораторного показа, для которых такой тип театра – в новинку: от нетерпеливого ерзанья «когда же уже театр начнется» и нервного смеха в первые десять минут до полного погружения и звенящей тишины во второй половине перформанса. На обсуждении создателей спектакля благодарили за возможность глубокой медитации – и это, конечно, тот результат, который свидетельствует о случившемся театральном событии, об уникальном театральном опыте, возможность которого и должен давать настоящий современный театр.
Что еще сказать? Восхищена отвагой Театра им. Кариева, который, будучи театром юного зрителя, не ограничивает себя рамками нарративного репертуара для школьников, а занимается поисками языка и смыслов, выбирая своей целью стать театром, куда люди всех возрастов ходят за новым и неведомым, а по сути – за молодостью, потому что молодое сознание – именно то, которое готово раздвигать собственные границы и смело отправляться в незнаемое («Поэзия вся – езда в незнаемое». Маяковский). И я уверена, что все три эскиза этой лаборатории стоило бы сохранить не по отдельности, а как целое, и приглашать публику раз в месяц-два в один из выходных дней на увлекательный трип – полное погружение в эксперимент, дающий возможность экзистенциальных переживаний, связанных с собственной жизнью. И сопровождать эти регулярные путешествия познавательными лекциями о современном искусстве