Фото Марии Ленц
О спектакле Романа Феодори «Мухи», выпущенном в Красноярском ТЮЗе, ТЕАТР. уже писал в августе (премьера 27 мая этого года). Другой наш корреспондент, смотревший спектакль недавно, также считает, что эта постановка может войти в список самых спорных и интересных работ сезона.
«Мухи» Сартра, скажем честно, не самое репертуарное название в России. Оно и понятно — пьеса сложная, философская, анализирующая моральное состояние человека и мира в определенную эпоху. Написана в 1943 году. В Красноярском ТЮЗе спектакль идет почти четыре часа — сюжет об Оресте и Клитемнестре рассказан во всех подробностях, все перипетии политического и этического толка, так или иначе, обозначены. Правда, иногда это смахивает на дайджест — спектакль обозначает нам возможности пьесы, ее масштаб, предлагая самим выбирать — что же здесь главное, какая из мыслей Сартра актуальна именно сегодня. По сюжету Орест, выросший вдали от родины, возвращается в Аргос, где пятнадцать лет назад царствующий ныне Эгисф убил его отца Агамемнона и завладел престолом. С тех пор город сник под бременем всеобщей вины — мстительные мухи здесь жалят людей в траурных одеждах, а главным праздником является день мертвых, когда всеобщее показное покаяние достигает особой степени экзальтации.
В первом акте спектакля, пока Орест принимает парадоксальное решение остаться в этом царстве мора и лицемерия, понимаешь — речь идет, прежде всего, о семье, о попытке вернуться домой. Сам Орест в красноярских «Мухах» (Анатолий Малыхин) — лощеный, несколько пресыщенный жизнью, скучающий парень: знания его, может, и глубоки, но мы понимаем это только из текста, а так у него все повадки типичной «образованщины». Его насмешки над Богом (Эдуард Михненков из Красноярской драмы играет Юпитера стареющим политтехнологом в строгом костюме и с манерным хвостиком седых волос) — дерзкие, но довольно пустые. Вообще, этот Орест — почти обыватель, попавший волею случая в исключительные обстоятельства, в ситуацию мирового масштаба. Его постепенно меняет опыт боли, когда вместо умозрительной тоски бездомного приходят реальные страдания. Этот опыт дарит ему встреча с сестрой Электрой — прячась за темными кубами, Орест наблюдает, как резкая в движениях девушка швыряет в колонну с плоскими экранами, с которых надменно глядит Юпитер, всякую дрянь вроде дохлой кошки и каких-то тряпок.
© Телекомпания Енисей
«Мухи». Красноярский ТЮЗ. Встреча Ореста с Электрой и другие сцены.
Эта Электра (Елена Кайзер) отчасти родом из пьес Макдонаха — своехарактерная оторва с неистовой яростью и грубым смехом. Орест бережно снимает с ее рук резиновые хозяйственные перчатки, и ту всю передергивает от невыносимой боли. Вообще, отступая в сторону, надо сказать об одной примечательной детали: мир Аргоса в этом спектакле — это мир с нарушенной тактильностью. Самые легкие прикосновения здесь вызывают боль, а Клитемнестра, преступная вдова Агамемнона, не может расцепить суетливых рук. Она как леди Макбет — будто все время стирает с пальцев невидимую кровь. К финалу Электра, выбравшая судьбу матери, возьмет этот жест себе. В сцене праздника мертвых жители Аргоса, какие-то одинаковые в своих черных одеждах, будут мучительно виснуть друг на друге в объятиях, но это лишь судорога, а не чувство (хореограф Мария Сиукаева).
Одна из лучших сцен спектакля — короткое и болезненное воссоединение семьи: Клитемнестра здесь (Елена Половинкина) не просто видит в чужеземце опасность, она, на самом деле, узнает сына, и ее ярость — это и самозащита, и попытка спасти его. Она готова встать перед ним на колени, но врать не будет — в ней нет никакого настоящего покаяния, она рада, что убили «этого старого козла», ее мужа, и руку сына, протянутую в брезгливой жалости, отталкивает, вполне осознавая, что счастья уже никогда не будет. Свою молодую копию Электру (обе — с одинаковыми прическами, в обеих есть царственная горечь) она хочет научить только одному — не быть такой же, не повторить судьбу, но в финале та с каким-то даже облегчением примерит траурные облачения царицы.
Если семейная история в этих «Мухах» простроена точно и тщательно, то устройство жизни города все же несколько умозрительно. Здесь нет ощущения проказы, грязи, заразы, карантина, которое описывает Сартр — наоборот, морок Аргоса красив, эстетизирован, гламурен: плазмы, полированный подиум сцены. В глубине, сквозь занавес, просвечивает «дворец» — три рамки, в одной из которых — белая ванна, место убийств, в другой — античная колонна, висящая в пустоте, в другой — царица. В какой-то момент эти два плана эффектно сменят друг друга — как будто кровавое прошлое, призываемое беспечным Орестом, вычистит настоящее с его культурой, со светскими дискуссиями (художник Даниил Ахмедов). Сам праздник мертвых, скорее, нелеп и смешон, чем страшен или противен — слишком мультяшные здесь злодеи, диктаторы и мракобесы: нелеп истерически вещающий с верхотуры жрец, в Эгисфе есть что-то кукольное (впрочем, во втором акте у Вячеслава Ферапонтова, сохраняющего марионеточную пластику, есть место для драмы, для игры). Казалось бы, излишняя любовь власти к смерти, мифы о прошлом, все это могло бы стать острой темой, но для спектакля Романа Феодори это не так важно — правда, тогда в этом антагонизме Ореста и реальности не хватает второго полюса. Праздник мертвых проходит под титульную композицию «Игры престолов», что добавляет комичности и вводит еще одну тему, заявленную, но потом заброшенную — тему жизни как сериала: «Мухи» идут под музыку из популярных западных сериалов.
В финальных сценах первого акта появляется важная неоднозначность: Орест, вляпавшийся в большую политику из-за жалости к сестре, оказывается частью системы, основанной на жестокости и ханжестве. В его противоборстве есть и соучастие: он до крови целует сестру в губы, и вот он уже не растерянный гуманист, а герой древней драмы про богов и родовую месть. Убийство Эгисфа, повторенное трижды в разных в вариантах, — как ритуал, раскручивающий механизм истории. И все же, в самом Оресте появляется нечто новое — не только усталость, но какие-то странное спокойствие, осознание того, что его воля сильнее любых исключительных сил — будь то бог или историческая закономерность. Электра, мечущаяся от надменного Юпитера к призракам убитых, в последний раз обнимает Ореста и тот поднимает руки, словно разрывая все связи. Его уход, выбор в пользу личной, конкретной ответственности вместо размытой фикции ответственности коллективной, разрывает замкнутый круг. Жители Аргоса, рабы в черным, застывают вокруг пустого стеклянного трона. Вопрос о том, возможен ли теперь возврат к прошлому, повисает в воздухе.