В СТИ «Театральный роман» играют как трагикомедию, где первая часть этого сложного слова не менее важна, чем вторая.
Студия театрального искусства все реже напоминает о своих родственных узах с Мастерской Петра Фоменко. Различия в темпераментах Женовача и его учителя, их взаимоотношения с самой материей игры, тем не менее, не дают забыть, что корень один: литературоцентричность, ориентация на классику, опора на сугубо человеческий театральный ресурс, психологию, переживание, сюжет и атмосферу. Вот и «Театральный роман», поставленный в Мастерской два года назад, рифмуется с нынешними «Записками покойника» в СТИ. То есть, в основе спектаклей один и тот же материал. Но на этом рифмы заканчиваются.
Второе название, данное роману самим Булгаковым — «Записки покойника» — для Сергея Женовача принципиально. Он, в отличие от Кирилла Пирогова (идея постановки принадлежала Петру Наумовичу), ставит именно записки человека, которого уже нет на этом свете. «Фоменки» же играют как раз «театральный роман» со всеми его смешными, на грани абсурда сюжетными и текстовыми поворотами. А у Женовача сразу заявлено жанровое пояснение: «Сны и кошмары начинающего литератора». Посмертные видениями, если таковые существуют.
Действие в спектакле СТИ сосредоточено в одной комнате, где проживает Максудов. Персонажи появляются именно в этом пространстве то ли максудовского сна, то ли его творческого воображения. А, возможно, они суть плоды его, к моменту действия уже переставшего существовать сознания.
В первой же сцене литератор вынимает из ящика письменного стола пистолет. Ему мешают осуществить задуманное врывающиеся в комнату с балкона люди. Однако это совершенно очевидные фантомы не столько максудовского, сколько булгаковского мира: убитый в киевской революционной смуте еврей, красноармейцы, белогвардейцы, петлюровцы. Максудов, как известно, до соприкосновения с Независимым театром писал в своей каморке роман «Черный снег». Но в спектакле СТИ сказано прямо: «Дни Турбиных». Когда-то режиссер Сергей Женовач и сценограф Александр Боровский поставили эту пьесу в МХТ, обойдясь без знаменитых кремовых штор. А здесь эти шторы Максудов все время пытается задернуть, но его попытки отгородиться от никудышного мира, разумеется, тщетны.
Комната, сочиненная Александром Боровским, очень напоминает булгаковскую, ту, что в его киевском доме. И не только комнату, вообще весь этот дом со добротной мебелью, с фотографиями на стенах и даже с одной волшебной стенкой, сквозь которую (есть там, в доме-музее такой специальный оптический эффект) можно увидеть бездонное звездное небо. Вот и у Максудова над кроватью оказываются рамы, внутри которых пустые, уходящие вглубь пространства. Упомянут балкон, куда с сопредельных территорий неведомым образом являются персонажи — именно так Мастер захаживал по ночам в палату к Ивану Бездомному. Под кроватью и письменным столом есть «дыры», поглощающие и выплевывающие людей. Перед нами квартира, не имеющая пространственных границ — вроде той, где одним жарким московским летом поселилась нечистая сила. Короче говоря, «Записки покойника» созданы в булгаковском мире, вовсе не ограниченном рамками «Театрального романа». И история несчастного литератора, проходящего через все круги бронзовеющего театра, кажется здесь вовсе не главной.
Сам театр в версии Сергея Женовача читается как наваждение, как морок, не слабее видений Гражданской войны. Сначала редактор Рудольфи (Григорий Служитель) появляется, подобно дьяволу, из сценического люка. Затем из дыры под кроватью, как черт из табакерки, вылезает великий гуру Независимого театра Иван Васильевич (его легко, остроумно и точно играет Сергей Качанов). В программке его персонаж обозначен как «Кошмар начинающего литератора». Пьесу Максудова он слушает лежа, поминутно впадая в забытье, и в эти мгновения напоминает мертвое тело. В сцене, где старожилы театра разносят пьесу в пух и прах, их головы инфернально торчат в пустых настенных рамах.
Но дуновения мертвечины, по счастью, дозированы и перемежаются смешно и колоритно сыгранными сценами из жизни Независимого театра. Секретарь Поликсена Торопецкая появляется в «тройном» экземпляре. Эти три жрицы конторы практически неотличимы друг от друга, эдакий симпатичный, но весьма опасный «дракон». Актриса Пряхина в исполнении Ольги Калашниковой очень смешна и нелепа. Бомбардов (Игорь Лизенгевич) непробиваемо значителен и уверен в собственном тайном знании всех механизмов театральной жизни.
Откровенной иронией с оттенком гоголевской повседневной чертовщины, с которой у Сергея Женовача сложилось давнее взаимопонимание, наполнены сцены, где Иван Васильевич обнаруживается в максудовской кровати. Невероятное, почти конфузное происшествие повторяется несколько раз. Забывшийся в тяжких снах литератор лежит на боку, уткнувшись лицом в стену, но, повернувшись, со священным ужасом обнаруживает рядом с собой великого театрального реформатора. А тот, как ни в чем не бывало, полеживает и весело рассуждает об искусстве. Демиург есть Демиург, он занимает все пространство, даже эту несчастную кровать, утлое вместилище беспокойной максудовской дремы!
Женовач вводит в спектакль сцену, основанную на «Работе актера над собой», и практически напрямую сводит Ивана Васильевича со своим прототипом. Нет, Сергей Качанов внешне ничем не напоминает Константина Сергеевича Станиславского. Но он виртуозно играет то самое вдохновенное иезуитство, с которым режиссер заставляет артистов по сто раз повторять одно и то же. Мария Курденевич и Дмитрий Липинский исполняют диалог между Еленой Тальберг и Шервинским из «Дней Турбиных». По требованию Ивана Васильевича они пробуют разные интонации, доходя до полного исступления. Процесс «поиска сценической правды» скатывается в шаманство. Одобренный Маэстро результат уже, на самом деле, ничем не «правдивее» отвергнутых проб. Зал в эти минуты доходит до истерического хохота, а персонажи — до профессионального отчаяния.
Юмор здесь легок и акварельно артистичен. Множество мелких и снайперски точных деталей доставляют настоящее зрительское удовольствие. Однако, в отличие от спектакля «фоменок», который был объяснением в любви «милому чудовищу» под названием «театр», спектакль СТИ не про любовь ко всем этим волшебным «коробочкам», колосникам-падугам-колоннам-лошадкам. Он скорее про трагическое одиночество писателя Михаила Булгакова, в судьбе которого революционные потрясения, муки творчества и бесконечные мытарства, связанные с Московским Художественным театром, слились в один сплошной кошмарный сон. Вот, вероятно, отчего сам Максудов в исполнении совсем молодого Ивана Янковского, продолжателя славной театральной фамилии, получился не очарованным и растерянным, но упрямо, маниакально сосредоточенным на собственном творении. И недаром в финале часть декорации обвисает и падает, будто занавес над чьей-то жизнью.