Воронеж — неофициальная столица Черноземья. Город-почти-миллионник. Колыбель русского флота. Родина художника Ге, поэта Кольцова, писателей Бунина, Маршака и Платонова. Место ссылки Мандельштама и торжества сталинского ампира в архитектуре. Побратим чешского Брно. Город студенческой молодежи, бьющий рекорды по числу красивых девушек; Илья Лагутенко предложил называть их воронеженками. Театров в Воронеже намного меньше и не все из них так же прекрасны, как девушки.
Родная речь
Иностранцам, выбравшим Россию местом учебы и проживания, ничего про Воронеж объяснять не нужно — сами всё расскажут. Моя приятельница, родившаяся и выросшая в Кирове, вспоминала, что в детстве видела негров только по телевизору. А я вот, будучи восьмилетним киноманом, штудировавшим журнал «Спутник кинозрителя», как-то раз страстно рассказывал маме про новый фильм с Жан-Полем Бельмондо («Кто есть кто», если интересно). Знакомую фамилию услышал проходивший мимо афрофранцуз, тут же расплывшийся в улыбке: русский шкет знает Бебеля! Наградой за эрудицию стала пачка несоветской жвачки.
Не знаю почему, но уйма иностранцев изучает русский именно в Воронеже, рискуя приобрести уникальный акцент — уроженца юга России легко узнать по фрикативному «г». Уже в конце 1990-х, когда я был студентом киноведческого ВГИКа, мы с другом оказались в гостях у марокканца Фадила. Тема для разговора нашлась мгновенно: конечно, Воронеж. Прежде чем постигать премудрости кинорежиссуры, Фадиль учил русский на базе Воронежского государственного университета и восторженно вспоминал «Фламинго-1» и «Фламинго-2», пионеров ночного клубного движения, с танцами и дармовым по московским меркам алкоголем. Иностранных студентов в городе всегда,
еще с советских времен было много. После перестройки их число выросло в разы.
А еще Воронеж — город зелёный. Помню шок от первого приезда в Ленинград: как они здесь живут без единого деревца на Невском? Правда, в Петербурге нехватку кислорода искупают интересные спектакли. В Воронеже прогулка на свежем воздухе часто стоит культпохода в театр.
Старая драма
Академический театр драмы им. А. Кольцова гордится своей историей — основан в 1802 году, принимал Михаила Щепкина, Марию Ермолову, Веру Комиссаржевскую, Александра Остужева, фигурирует в значимых мемуарах. Например, в «Записках» Филиппа Вигеля:
Из всех русских городов в одном только Воронеже была тогда вольная труппа, составившаяся из охотников и отпущенных на волю крепостных актеров.
А в письмах Белинского к Аксакову можно найти такой пассаж:
В Воронеже я встретился с М. С. Щепкиным.Чудный человек! Как понимает он искусство, как горяча душа его — истинный художник и художник нашего времени. Вечером пошли мы в театр. В антрактах он морил нас своими шутками и остротами. Через день объявлен был «Ревизор», и мы с сожалением выехали из Воронежа.
Щепкин играл в Воронеже не раз; «исчислять данные на Воронежском театре во время его пребывания пьесы — значит исчислять дни его торжества», — писал местный критик-очевидец Дацков. О гастролях Ермоловой ходят легенды: дескать, на улице ее ожидала убранная цветами коляска, в которую впряглась учащаяся молодежь с зажженными факелами и отвезла артистку в гостиницу — при тщетном сопротивлении полиции.
На рубеже 1980–1990-х годов у прогрессивной молодежи тоже были поводы захаживать в драмтеатр: в 1988-м главным режиссером стал Анатолий Иванов, и репертуар той эпохи выглядит не в пример приличнее нынешнего. В древнем зале, вопившем о назревшей реконструкции каждой скрипящей половицей и потрескавшейся лепниной, шли томительно-печальная версия чеховского «Платонова» — «Прости меня, мой ангел белоснежный…» (в 1998-м она попала в основную программу Чеховского фестиваля), «розовая» комедия Жана Ануя «Коломба» и нехрестоматийная «Женитьба» Гоголя — Кочкарев в ней был этаким деловитым бесенком, и тогдашняя концепция Иванова выглядит сегодня едва ли не провидческой. На вопрос корреспондента местной газеты «Что для вас — русская душа?» он отвечал:
Сомнение. Это Подколесин. Недаром же его называют русским Гамлетом. Сегодня у нас герой, к сожалению, Кочкарев. Полное отсутствие сомнения. Он знает, что делает, и действует, нимало не сомневаясь в своей правоте. Думать ему некогда — он действует!
В афише — Петрушевская, Олби, Войнович, Мариво.
К концу нулевых положение вещей меняется: театр наконец получает успевшее морально устареть за годы долгостроя новое здание (в непосредственной близости от церкви и памятника Кольцову, про который злые языки говорят, будто голову поэта присобачили к каменному телу то ли Сталина, то ли какого другого кровопийцы: как пел Галич, наступила «панихида с танцами, и приказано статуй за ночь снять со станции»). В репертуаре доминируют Рэй Куни и Надежда Птушкина, акцент смещается на низкокалорийное развлечение. Разве что программки здесь по-прежнему авторские, к каждому спектаклю — уникальная, нестандартная.
Иванов умер в 2009-м, новым худруком стал Владимир Петров, стартовавший первой в России постановкой пьесы Ануя «Арест». Увы, ничего нестандартного, даже наоборот, как в большинстве других российских театров: на сцену выходят люди и начинают громко говорить неестественными голосами. В 2012-м после реконструкции, осуществленной по проекту Юрия Купера, открылась и историческая сцена: что-то повторяет дизайн МХТ, но часть старой кирпичной кладки оставлена для зрительского обозрения, как в отреставрированном Большом. В целом всё неожиданно элегантно и чинно. Главное не смотреть в афишу: первой премьерой на старой новой сцене назначено «Приручение строптивой» — Шекспир, переписанный Аркадием Застырцем. Я не рискнул пойти.
Город одного театра
На прошлой неделе в Москву на очередную урологическую конференцию приехал мой ближайший институтский друг Юра, и вечер за компьютером уступил место вечеру пьяных и душевных воспоминаний. Юра выступил невольным соавтором текста. «Воронеж — город одного театра», — заявил он. Несколько безапелляционно, но под этим утверждением подписались бы все мои друзья, не пропускающие только премьеры в Камерном. Не то чтобы залы драмтеатра пустовали, но мы здесь говорим об актуальном искусстве, а оно в Воронеже вот уже четверть века связано с именем одного режиссера — Михаила Бычкова.
Мне, конечно, страшно повезло — расти на его спектаклях. Театр я полюбил раньше — не на «тюзятине» (хотя там были шедевральные в своем роде образцы кича вроде комедии «Если верить Лопотухину, или Гуманоид в небе мчится и кричит: „Бросай учиться“» или сказки «Златовласка», где все женские роли отчего-то играли ряшистые дядьки с накладными косами), но на музыкальных спектаклях Театра оперы и балета. Довольно долго драматические постановки оставались на втором месте после сказочно красивого балета «Конек-горбунок» или строгой и зловещей оперы «Царская невеста». Пока я не узнал театр Бычкова.
Он заступил на пост главного режиссера Воронежского ТЮЗа в 1988-м — в монографии Зиновия Анчиполовского написано, что кто-то из влиятельных столичных театроведов посмотрел иркутского «Гамлета» на гастролях в Ростове и порекомендовал воронежским чиновникам «молодого, подающего надежды» режиссера. Результатом стало выполнение программы максимум: «ТЮЗ должен исчезнуть как театр школьных культпоходов». Впрочем, на гениальную (как показалось тогда) инсценировку «Над пропастью во ржи» я попал в рамках именно такого похода. Это был первый спектакль Бычкова в Воронеже; на роль Холдена Колфилда был назначен почти непрофессионал — Владимир Стреков окончил актерскую студию при ТЮЗе, но в итоге служил в театре пожарным. Всю эту полезную информацию я получил позже; тогда, в 1988-м, имена исполнителей меня мало интересовали. Да что там — ни я, ни мои одноклассники, 13—14-летние оболтусы, даже Сэлинджера не читали (и тут, конечно, надо, как героиня советского сатирического кинофельетона «Иностранцы», презрительно бросить «Деревня!» — и смачно сплюнуть на щеточку для туши). Вели мы себя соответствующе — болтали; заинтересованно притихли в «пикантном» эпизоде — визита Колфилда к проститутке. Однако же все это подростковое хулиганство быстро сошло на нет — и не из-за окликов сопровождавших учителей (они на такое давно махнули рукой). Просто спектакль был такой, что даже отъявленные беспредельщики умолкли.
В ТЮЗе Бычков поставил несколько выдающихся спектаклей: на Малой сцене жила странная, близкая к театру хармсовского абсурда чеховская трилогия — «Каштанка», «Палата номер шесть», «Скрипка Ротшильда», на Большой — ануевская «Эвридика» (на последнем Каннском фестивале я смотрел фильм Алена Рене «Вы еще ничего не видели», герои которого разыгрывают эту же пьесу Ануя, — оказалось, я почти дословно помню старую постановку Бычкова). При Бычкове ТЮЗ расцвел и в прямом смысле — путь на Малую сцену лежал через Зимний сад. Последний раз я забрел в этот театр лет восемь назад, сопровождая сына друзей на новогодний утренник по пьесе братьев Пресняковых (!) — от былого великолепия не осталось и следа. Сад увял, стены облупились. Вообще, капитальный ремонт и реконструкция — то, чего городским театрам не хватает почти катастрофически; оперный, в котором я побывал минувшим летом, выглядит чуть приличнее, но и там не ведают, например, о такой простой и нужной вещи, как кондиционеры (да и с премьерами хило — репертуар обновляется нечасто, предпочтение отдается опереттам и развлекательным концертам-солянкам).
А в 1994-м Бычков открыл свой Воронежский камерный театр — и это, в общем-то, фантастическое везение. Театр, правда, крохотный — касса делит одно пространство с гардеробом, миниатюрное фойе, зал на сто мест. Камерный примостился на задворках Дворца культуры им. Карла Маркса (зато к непарадному входу ведет величественная аллея). Однако значение этого «малыша» в городской интеллектуальной среде несопоставимо с прочими театрами Воронежа, переживающими не лучшие времена. Камерный удивительно стабилен, причем ухитряется существовать за счет продажи билетов, не заигрывая с публикой. В начале были взрывная, с рок-н-ролльным драйвом — расиновская «Береника», горько-нежный «Сторож» Пинтера, «Сердцебиение» по Чехову, выросшее из дивного студенческого спектакля «Свидания в июне», «золотомасочный» «Дядюшкин сон». Среди премьер последних лет — «Калека с острова Инишмаан» Макдонаха, «До и после» Шиммельпфеннига, поэтический перформанс «Мандельштам», «Циники» Мариенгофа, «Дураки на периферии» Платонова, «Электра и Орест» по Еврипиду (говорят, гастроли на «Золотой маске» прошли неудачно, но на родной сцене спектакль выглядел образцом очень интересного политического театра). Это, безусловно, театр одного режиссера, но его сцена открыта для других постановщиков — «Разбитый кувшин» фон Клейста выпускал Георг Жено, а одну из самых пронзительных интерпретаций чеховской прозы — спектакль «Журавль» — недооцененный петербургский режиссер Петр Шерешевский.
Кстати, и в бытовом плане выглядит Камерный лучше своих «больших» собратьев. Жалеть его за малость и бедность не придет в голову, притом что — тут я снова процитирую книгу Анчиполовского —
долгое время Воронежский камерный не имел ничего своего. Даже стулья на открытие пришлось занимать в Доме актера. Даже гримерные столики. Кое-как преодолев начальную нищету, он продолжал нуждаться в самом необходимом. Хотя избранная Бычковым модель театра была предельно экономной. Шесть актеров. Каждый на годовом контракте. Техническое обеспечение — 4–5 человек, совмещающих обязанности и должности.
Актеров в штате по-прежнему немного, но все хороши. Я влюблялся почти во всех открытых Бычковым актрис, включая уже не работающих в Камерном Наталью Шевченко и Ирину Соболеву. Звезды сегодняшнего дня — Елена Лукиных, Екатерина Савченко, Анастасия Новикова (вот честно, готов был бы ради них с факелом в руках впрячься в коляску, как те студиозусы, что катали по городу Ермолову); много лет работают с Бычковым Андрей Мирошников и Андрей Новиков, Юрий Овчинников и Татьяна Чернявская, Александр Тарасенко и Камиль Тукаев. Последнего могут знать даже люди, ни разу в Воронеже не бывавшие, он играл в фильмах «Солдатский Декамерон», «Правда о щелпах», «Чудо». Главное приобретение Камерного последних лет — Борис Алексеев, о котором будет отдельная глава.
А еще отдельную главу стоило бы посвятить — если бы текст заказал общественно-политический журнал — новой городской власти в лице губернатора Гордеева. Он Камерному благоволит, и это, прости господи, один из немногих доводов в пользе «Единой России» (дороги, правда, в городе до сих пор чудовищные, но жилищно-коммунальное хозяйство заработало чуть лучше, и в целом раздолбанный Воронеж середины нулевых приободрился; я даже не удивлен условно честной победе «Единой России» на парламентских выборах — дело в персональной позитивности Гордеева). При поддержке Гордеева возник Платоновский фестиваль искусств — еще одно детище Бычкова. В этом году смотр прошел во второй раз, и если на старте спектаклями с Воронежем милостиво поделился Чеховский фестиваль, то в 2012-м программа была вполне самостоятельной и включала российские премьеры «Песни о матери и отчизне» Яна Кляты и «Миранды» Оскараса Коршуноваса.
Кукольный дом
Вот еще одна глава, которая должна быть пронизана тоскливо-ностальгическим настроением. Эх, были времена — в 1984-м театр кукол «Шут», получивший статус профессионального еще в 1946-м, вселился в новое здание, практически сказочный дворец в центре города, на проспекте Революции. В 1987-м его возглавил Валерий Вольховский — как и для драмы им. Кольцова, для «Шута» наступили годы творческого подъема. Мне трудно судить о «детских-детских» спектаклях, но взрослые — «Маленький принц», вдохновленный андерсеновской сказкой «Соловей и император», «Процесс над Жанной д’Арк», «Озерный мальчик» по блистательному болгарскому фантасту Павлу Вежинову или «Карьера Артуро Уи» — были прекрасны и трагичны. Театр ездил с гастролями — не только в чешский город-побратим Брно, но и в Москву с Парижем. Вольховский умер в 2003 году. Судя по равнодушию экспертов «Золотой маски» к воронежским куклам, сегодня тут не случается никаких открытий.
«Театр одного»
Последняя глава, как и было обещано, посвящена Борису Алексееву, молодому актеру Камерного, дебютировавшему в 2004-м в «Журавле» и с тех пор играющему в каждом спектакле театра. Он был лучшим из всех виденных мной инишмаановских «бедных Билли», неистовым Орестом в «Электре и Оресте». Но не эти роли повод выделить его особо, а личный вклад в изменение воронежского театрального ландшафта. В прошлом году Алексеев открыл «Театр Одного» — пока без соб ственной площадки: он играет моноспектакли в арт-центре «Иллюзион». В репертуаре — «Белое на черном» по Гальего и «Оза» по Вознесенскому; мне повезло увидеть спецпроект Алексеева «Борис Поплавский. Автоматические стихи», сделанный для Платоновского фестиваля искусств. Актер-режиссер в чуть мешковатом пиджаке («Вода устала отражать пространство… Так холодно в костюме иностранца») под сопровождение абстрактного видео легко менял маску лектора, докладывающего факты биографии «проклятого поэта», на образ самого Поплавского, беглеца из революционной России, героинщика, писавшего густые тревожные тексты и отказывавшегося интонировать их при исполнении. В отличие от самого Алексеева, явно влюбленного в музыку чужих слов.