Михаэль Борреманс «Trickland»
Фестиваль NET, проходящий при поддержке Фонда Михаила Прохорова и Департамента культуры Москвы, открылся спектаклем «Земля» (The Land) Габриелы Карризо.
Корреспондент «Театра» размышляет о толстовской теме в бельгийском варианте.
Современный танец — один из самых наглядных примеров междисциплинарного искусства, и это неоспоримый и даже очевидный факт. Неделю назад автор видел в Петербурге спектакль хореографа Ричарда Сигала «If/Then for Strings», где работу профессиональных танцовщиков выполняет швейцарский струнный квартет. Бывший солист легендарного Уильяма Форсайта, Сигал создал собственный метод танцевальной импровизации «If/Then»: исполнители заучивают «азбуку» движений, и, если ваш партнер делает A, вы должны ответить ему B. В той же технике работают и музыканты, которые в спектакле демонстративно раздеваются до нижнего белья, манифестируя подход к собственному телу как к дополнительному инструменту. Их «азбуку» составляли не только жесты, но и музыкальные фразы.
В ту же тенденцию вписывается «Земля» (The Land) — первое название в долгожданной международной программе фестиваля NET. Габриела Карризо и Франк Шартье, создатели бельгийской танцевальной компании Peeping Tom, как и Ричард Сигал, когда-то были артистами у знаменитого мастера — классика contemporary dance Алена Плателя. В «Земле» участвуют актеры мюнхенского «Резиденцтеатра»: для Peeping Tom это первая работа с драматической (а не танцевальной) труппой. Но мультижанровость этой постановки не исчерпывается ожидаемым синтезом хореографии и драматического театра: здесь есть и третий, не менее важный элемент — высокотехнологичный «театр художника».
Площадка представляет собой макет сельской местности с холмами, скалами, фермами и лесными опушками, возле которых исполнители кажутся гигантами. Как оказалось, это оммаж Михаэлю Борремансу, современному бельгийскому художнику-сюрреалисту; каждый, кто видел спектакль Габриэлы Карризо, легко найдет знакомые мотивы в его серии «Trickland» (примерный перевод — «земля обманов»). Эти картины, написанные в начале нулевых, причудливо комбинируют бытовые сцены с пейзажем: художник помещает в сельский ланшафт непропорционально большие фигуры фермеров. Борреманс работает в сугубо традиционной живописной технике, и «дефекты» реальности в его работах не так очевидны, как, например, у его знаменитого соотечественника Рене Магритта. Натуралистичные портреты людей с клювами или ветками, растущими из носа, способны убедить зрителя, что художник и в самом деле разыскал таких моделей. В кино или театре его сюжеты можно реализовать буквально — что и делает Карризо в своем спектакле.
В отношении «Земли» актуальна формула, которую в том или ином виде высказывали разные эксперты: современный художник не отказывается от достоверного изображения реальности, но исползует его в рамках определенной задачи, а не по умолчанию. Световая партитура Маркуса Шаделя многократно подчеркивает эффект от декорации, которую на пару с Франком Шартье придумала сама Карризо. В первые секунды спектакля мы видим очень убедительную картину сельской местности перед рассветом: в низине стелется настоящий туман, а крошечные фермы зажигают окна. Слышен шум пропеллера: по холмам шагает человек, едва разичимый в темноте, держа фонарик на высоте полета вертолета в заданном масштабе. Иллюзия разрушается при свете дня, когда на сцену выходят «великаны» — каждый в десять раз выше церковной колокольни. Артисты ползают по зеленой траве, ощипывая ее точь-в-точь как на одной из картин Борреманса.
Персонажи живут на земле, не замечая, что она для них, мягко говоря, маловата. Пожилая леди в платочке, услышав звон колоколов, идет к миниатюрному храму и молится рядом с ним. Девушка моет руки и ноги в озере, которое, должно быть, не больше раковины — хотя вода в нем настоящая. Люди ездят на машине — то есть толкают по дорожке модель автомобиля — и могут испугаться невидимых собак, когда с маленькой фермы раздается их лай. Повседневная жизнь протекает в двух масштабах, «игрушечном» и реальном: здесь колют обычные, человеческие, а не лилипутские, дрова и копают ямы, выбрасывая из искусственного холмика самую что ни на есть натуральную почву.
Нельзя сказать наверняка, что именно происходит между героями спектакля, и даже скудный набор реплик (которые, кстати, произносится по-английски) мало проясняет ситуацию. Но благодаря драматическим дарованиям труппы «Резиденцтеатра» зритель ясно видит, что перед ним толстовская «Власть тьмы» в бельгийском варианте, обратная сторона привлекательной внешне пасторали. О насилии свидетельствует даже местная природа: кусок дерева кровоточит, а за вырванной из земли елочкой тянется длинный, грязный, похожий на жилу красно-бурый корень. По словам хореографов, этюды, составляющие спектакль, сочиняли сами артисты: старик утратил мужскую силу, и теперь его презирает жена; девушка вот-вот станет жертвой насильника, и их движения — дрожь у нее и властные порывы у него — превращаются в танец; в маленьком озере находят труп. Вычитывать ли сюжет или воспринимать происходящее как нелинейное изображение примитивной, жестокой реальности «жизни на земле» — выбор, который остается за публикой.
В заключительных сценах с пространством происходит эффектная трансформация: из-под потолка спускается театральный павильон, и ландшафт оказывается полом в городском доме. Фермеры превращаются в буржуа, а на стенах появляются картины в рамах. Это не Борреманс, как можно было подумать — это самые обыкновенные пейзажи, невероятно схожие с декорацией, на которую теперь почти не падает свет. Пасторальная живопись представляет ту самую традицию, с которой работает бельгийский сюрреалист, а за ним и авторы спектакля: комфортное, романтическое представление горожан об их полузабытых «корнях».