По традиции, в начали осени мы вспоминаем яркие события лета. Таким стал фестиваль-школа «Территория» – фестиваль-кочевник, в последние годы путешествующий по городам присутствия золотодобывающей компании «Полюс». А в качестве верного друга и надежного компаньона «Территории» выступает Московский музей современного искусства. В этом году фестиваль уже во второй раз сделал остановку в Иркутске. Большая часть спектаклей программы шла в Драматическом театре имени Охлопкова. В нее входили московские спектакли: «Три сестры» Андрея Маника, «Сказки Акстер» Петра Дранги, «Конец прекрасной эпохи» Дмитрия Сердюка и два спектакля Театра на Таганке: «Фигаро» Денис Бокурадзе и «Пиковая дама» Дениса Азарова); а также постановки, вошедшие в шорт-лист десятого смотра-конкурса «Золотой сезон».
Одним из финалистов конкурса стала первая постановка на профессиональной сцене выпускника курса Юрия Бутусова (ГИТИС) Ильи Зайцева. Ему досталось выпускать свою дипломную работу в Лесосибирском театре «Поиск». Для своего дебюта режиссер выбрал не самую популярную пьесу британского драматурга-абсурдиста Гарольда Пинтера. «Сторож» – история на троих, хотя на сцене артисты выходят лишь по двое. Место действия – комната, в которой собраны сплошь поломанные и покореженные предметы быта: неподключенная ярко-желтая газовая плита, которая служит подставкой для гипсовой головы Будды; поваленная на бок пружинная кровать, к которой прислонены уставшие стулья, ржавая раковина и что-то еще некогда бывшее, кажется, мебелью. К потолку подвешено ведро – то самое ружье, которое еще выстрелит в кульминационный момент спектакля – оно обдаст добродушного Астона водой, смоет иллюзии и даст импульс к началу новой жизни. Задник – желтая усеченная пирамида с вытянутым вдоль пола сквозным отверстием, образующая вместе с отдельно стоящей такой же желтой дверью восклицательный знак (художник – Нанна Шех). Комната молчаливо бьет тревогу. На самом деле задник – это стена с окном, из которого не светит солнце. Снаружи – тьма и опасность. Спокойствие и свет – внутри, в рукотворном убежище. Сюда и приводит Астон (Олег Ермолаев) запуганного и покрытого слоем пыли, как дворняга, незнакомца Дэвиса (Виктор Чариков), которого затем будет пугать своей богатырской силой и яростью брат Астона Мик (Артем Чурбаков).
В руках Зайцева образы Пинтера обретают очертания героев русской классической литературы. Астон – ей-богу, князь Мышкин, с его человеколюбием и милосердием, которые поначалу, кажется, не знают границ. Дэвис – вылитый Акакий Акакиевич, мечтающий не о шинели, а о новых ботинках. Его робость со временем улетучивается и под конец он затребует не только лучшую обувь, но и единоличного владения комнатой. Тогда-то Лев Николаевич и испаряется из Астона, и он показывает свое истинное лицо. Он швыряет в Дэвиса десятки пар маленьких ботиночек, которые все это время хранились у него под кроватью, но которые он не решался отдать нуждающемуся: вдруг убежит восвояси? А ведь он для него – такая же бесхозная вещь, как и все в этой комнате.
Одна из тем «Сторожа», хоть и не педалируемая режиссером – отсутствие диалога. Несмотря на то, что персонажи появляются попарно, разговоров между героями как таковых нет. Когда говорит один, другой не слушает, занимается чем-то своим или смотрит отстраненно, будто сквозь собеседника. Лишь в финале, выгнав окончательно обнаглевшего Дэвиса из комнаты и заодно выбросив весь хлам, двое братьев попробуют завязать диалог: обрывочный, нелогичный, бесцельный. Но, глядя на него из сегодняшнего дня, понимаешь, что даже такой – уже много.
На фото – сцена из спектакля «Кукольный дом» / фото предоставлено пресс-службой фестиваля
Еще один спектакль об отсутствии диалога показал Магаданский музыкальный и драматический театр. Пьеса Генрика Ибсена «Кукольный дом» о том, как жена обманом спасла мужа от смерти, обрела в руках режиссера Артема Устинова эклектичную форму. Зрители сидят на сцене, с трех сторон от действующих лиц. Они отделены высоким полупрозрачныс занавесом, напоминающим не столько стены домика для кукол, сколько стенки аквариума, в котором плещется мутноватая вода (художник – Юрий Курамшин). Температуру воды определить несложно. Холодом пронизан весь спектакль. Искусственность, лживость и напряженность семейной жизни Норы и Торвальда Хельмеров подчеркивается масочностью. Характеристика каждого героя подчеркнуто утрирована. Так Торвальд (Александр Тарасюк) – человек жесткий с натянутой непроницаемой улыбкой, облаченный в костюм, украшенный стразами. Для него главное – внешний вид, как его личный, так и его семьи. Его жена Нора (Светлана Кузнецова) – женщина пылкая, страстная, о чем рассказывает танец, который она готовит для званого вечера. Нора вынуждена скрывать себя настоящую и «зеркалить» мужа. Их совместный ужин проходит строго и механично, словно это не живые люди, а заведенные куклы. Лишь выходя за периметры дома-аквариума, Нора позволяет себе говорить своим некукольным голосом, буквально меняя тембр, и обретает мягкую женственную пластику.
За музыкальность спектакля (недаром театр не только драматический, но и музыкальный) отвечают три хористки (они так и обозначены в программке – артисты хора: Анастасия Аполюдова, Наталья Попова, Елизавета Малиновская), они появляются в черных длинных платьях и поют на три голоса песню «Наоборот» группы «Наадя». «Смирись и прими судьбу такой», кажется, эти строки могли петь мойры, окажись они в XXI веке. Хористки становятся и тремя детьми Хельмеров, звеня колокольчиками в ответ на обращения Норы. Кроме а капелла и перезвона в спектакле то и дело раздаются рокот моря и крики китов. Это одновременно и мечта Норы о поездке на море, и привычный фон для жителей Магадана, да и для Генрика Ибсена, жившего в Осло. Пьеса заканчивается побегом Норы из дома, а спектакль – неожиданным эпилогом. Разоблаченные, одетые уже в современную повседневную одежду, артисты рассаживаются вдоль задника, и слушают вместе со зрителями собственные записанные ранее монологи-рассуждения о том, права ли была Нора, рассказав мужу правду, уйдя из семьи и обретя свободу. К общему выводу они не приходят, и сами попадают в водоворот возникающих в ходе спектакля вопросов.
Сценическую версию романа Ивана Тургенева «Отцы и дети» показал Иркутский академический драматический театр имени Охлопкова. Режиссер Андрей Шляпин оставил в заглавии лишь второе слово, обозначив свою позицию по отношению к героям: все они инфантильны и незрелы, слепые котята, живущие наощупь. На сцене – минимум декораций: крестовой подиум, засыпанный гравием, черные кубы, сливающиеся с черным задником. И герои – тоже сплошь в оттенках серого. Это траур по жизни в целом. Многочисленные персонажи словно собрались на чьи-то похороны или поминки. Размеренность и неторопливость трех с половиной часового спектакля задает безрадостный тон.
Герои то и дело расходятся по разные концы креста-подиума: так, например, обедают в доме Кирсановых, где на первый взгляд тишь да гладь. Совсем другой накал страстей в диалоге Базарова (Николай Стрельченко) с Одинцовой (Анна Дружинина) – это не разговор, а дуэль, в которой кто-то должен быть убит. Так и случится, но позже. К слову, Одинцова – единственное цветовое пятно в спектакле. Она появляется в бордовом костюме, вероятно, олицетворяя собой женщину-рок, и жизнь, и смерть одновременно. Как будто не случайное заражение – причина гибели молодого Базарова, а она.
Николай Стрельченко мог бы сыграть вслед за Базаровым Раскольникова. Есть в сыгранном им образе что-то болезненное и страдальческое. Евгений Базаров здесь никакой не нигилист, а заблудшая душа, мучающаяся вопросом, тварь он дрожащая или право имеет. Вот только не повезло ему встретить свою Соню Мармеладову, которая вывела бы его к свету. Поэтому суждено Базарову погибнуть внезапно и глупо. И после него – какая-никакая жизнь продолжится. В сцене-эпилоге появляется кукла – незаконнорожденный сын Николая Петровича Кирсанова – и звучит песня группы «Белая гвардия» «Я хочу нравиться тебе». Все хотят кому-то нравиться. Базаров тоже хотел, но диалог с внешним миром не состоялся.
Представителем любительских театров на фестивале стал Народный театр «Чудак» из города Ангарска, победитель в номинации «Специальный приз» прошлого года. Спектакль «Собачье сердце» руководителя театра Александра Головина любопытен своим неожиданным решением вывести на сцену персонажей, о которых редко кто вспоминает, или которых вовсе нет в тексте Булгакова. Один из них – Клим Чугункин (Максим Прокушев), чье сердце подсадили псу Шарику. Человек этот (хотя в программке обозначен как «существо), падший ниже некуда, появляется в дверном проеме квартиры профессора Преображенского из красного света, как из преисподней. Его цель – нарушить порядок вещей в доме профессора (Владимир Путято). Он, незримый героям, но видимый зрителям, науськивает наивного и растерянного Шарикова (Антон Бочкарев) творить бесчинства. А тот и рад. Моральное падение Шарикова, как ни странно, самая занимательная часть спектакля. Актер одинаково искусно играет как напуганную, но ласковую собаку, так и разухабистого и беспардонного пропойцу. Одного из толпы гуляк-зевак, которые ломятся в окна профессорской квартиры с обитыми алым бархатом лавками.
Еще один выведенный на сцену персонаж – работник народного комиссариата внутренних дел, судя по самодовольному выражению лица, занимающий высокий пост. Он сидит поодаль на авансцене в уголке, в удобном кресле рядом с телефонным аппаратом. Ему-то и звонит Преображенский, когда его пытаются уплотнить новоиспеченный глава домкома жилтоварищества. Он разрешает все вопросы, лишь бы продолжался спектакль. Он – таинственный наблюдатель, а может, и вовсе демиург. Профессор Преображенский на такого совсем не тянет, он довольно зауряден, разве что одержим своими научными изысканиями. Человек в форме может сдержать Швондера и его товарищей, но не может угомонить беснующуюся толпу. Та вламывается в квартиру профессора, не снимая калош, и вываливается на сцену к зрителям с отдельным вставным номером. Всем честным народом пролетарии выбирают имена для новорожденных. Перечисляют все мыслимые и немыслимые революционные аббревиатуры. Этот номер-гэг, потешная, призывающая к веселью сцена имеет привкус брезгливости. По всей видимости, она должна оттенять людей грамотных, людей науки от всех остальных и отваживать заодно от какого-либо диалога между ними.
Городской драматический театр города Шарыпово представил спектакль Арсения Мещерякова. «Пучина» Александра Островского – еще одна редкая, полузабытая пьеса, попавшая в руки молодому режиссеру. Студент Кирилл Кисельников (Сергей Юнгман) решил жениться на дочери купца Пуда Кузьмича Боровцова (Андрей Глебов) Глафире (Анастасия Михайлова). И как бы его ни отговаривал закадычный друг Антон Погуляев (Иван Попов), тот не хочет ничего и слышать. Проходит шесть лет, и видим мы уже не веселого паренька из первой сцены, а забитого и униженного женой отца троих детей. Бедного, но честного, чиновника, не умеющего за себя постоять. Слабого и придавленного жизнью и сапогом супруги. Дальше — только хуже. Жена умирает, дети гибнут, тесть обкрадывает, беспросветная нищета приводит к получению взятки. Сумасшествие героя. Беспросветный мрак. Полное опустошение. А затем — неожиданный поворот, появление Бога из машины, создающего иллюзию хэппи-энда.
Мрачную историю о том, как наивного студента Кисельникова поглотила пучина житейского моря, режиссер облачил в гротескную форму. И без того яркие характеры персонажей докручены до шаржа. У одного рот набекрень, у другой – губки бантиком, третий – брови домиком сложил. У каждого персонажа – своя маска, свой яркий грим и костюм, будто взятые с картин Кустодиева или с лубочных листов, – своя пластика и своя голосовая партитура. Актеры пропевают текст, двигаются, пританцовывая, но в этом совершенно нет праздничности, несмотря на обманчивую визуальную яркость. Герои говорят и двигаются в рапиде: водят угрожающие хороводы вокруг Кисельникова, словно проводят обряд жертвоприношения; со смаком бьют, с размахом пьют, рыдают навзрыд, хохочут демонически. Если в «Грозе» Островского герои находились между жизнью и смертью на Калиновом мосту, то в этой пьесе все герои уже давно обитают в преисподней. Сам дьявол выходит из красных огненных врат – блестяще придуманный и воплощенный образ Неизвестного (Таисья Ширина), эдакого Шалтая-Болтая с огромной белой головой, выпученными глазами, в черном сюртуке и с тростью.
Мир Боровцовых-Кисельниковых режиссер и художник (Агафья Бит-Гармус) создан минималистично: дым, разноцветный свет, стол, стулья. Небольшое пространство иркутского театра «Новая драма» заполняет вязкая гипнотическая джазовая музыка (композитор – Ольга Докарева), держащая на себе темпоритм спектакля (артисты признаются, что репетировали под стук метронома). Спектакль заканчивается эстрадным номером: Погуляев женится на дочке Кисельникова (Таисья Ширина играет и ее: теперь она девица с двумя косицами, в вечно грязном бедном платье и с трагедией на лице), чтобы спасти ее от нищеты. Но нарочито оборванный счастливый конец не оставляет радостного предощущения. Что будет с этими людьми, не умеющими ни жить, ни любить, ни говорить друг с другом по-человечески? Выберутся ли они из пучины или так и продолжат в ней барахтаться?
На фото – сцена из спектакля «Кукольный дом» / фото предоставлено пресс-службой фестиваля
Спектакль «Детали» независимого театра танца «PROдвижение» в постановке режиссера и хореографа Владимира Лопаева – единственный представитель недраматического театра на фестивале. Это нежная и камерная история, в основе которой лежат философские размышления о том, из чего состоят люди и вещи, предметы, на которые обычно никто не обращает внимания, какие детали, никем не замечаемые, на самом деле единственно важные. В центре пустой сцены – деревянная скамейка, самая обыкновенная, без изысков. Она – свидетель разнообразной и бурной жизни в парке, порой – непосредственный участник событий. Танцовщики – кто лежит, кто стоит, кто бесцеремонно топчет ее ногами. Кто-то ест, кто-то спит, кто-то назначает свидание. К скамейке льнут самые разные люди, случайные прохожие, которые могут и не столкнуться в повседневной жизни, но чьи пути так или иначе приводят их в парк культуры и отдыха.
Спектакль состоит из множества небольших сценок: страстных и нежных дуэтов, меланхоличных соло, задорных ансамблей. Поставленная Лопаевым хореография сменяется импровизацией артистов, навеянной сиюминутным настроением и состоянием. Когда одно переходит в другое, зритель вряд ли заметит, но это сделано скорее для танцовщиков, для их полного раскрепощения и расслабления. И это тоже своего рода философия.
Танец сопровождает музыка для аккордеона. Аккордеонистка тут же – на сцене – сбоку. Кто она? Зритель, а может, мечтатель, и все происходящее – ее греза, навеянная звуками инструмента. И тогда реален только порхающий под нарисованным мелом на стене «ручной» мотылек, которого практически беспрерывно «танцуют» артисты театра, сменяя друг друга. Как ни странно, в этом бессловесном спектакле настоящих душевных и глубоких диалогов (да и полилогов) больше, чем в спектаклях, где слово стоит на первом месте. И это дает надежду на то, что и в наш мир за пределами территории театра вернется способность разговаривать друг с другом. Пусть сначала не вербально, но через действие – даже лучше.