В конце октября после двухлетнего ремонта открылась основная сцена Красноярского ТЮЗа. На открытии показали премьеру в постановке главного художника театра Даниила Ахмедова «Аладдин. Сын портного». О спектакле — Анна Шалунова.
Колонны главного здания Красноярского ТЮЗа, только высвободившегося от строительных лесов, будто отлиты из синего мрамора. На деле — это часть оформления к премьере сказки об Аладдине, чьи афиши также украшают фасад. Площадь открыта, стало просторнее. Арлекин и Коломбина с памятника на ней вновь провожают зрителей в театр.
«Аладдин. Сын портного» — третья режиссёрская работа Даниила Ахмедова в Красноярском ТЮЗе (до этого были «Алиsа» и «Гоголь. Экспонаты»). В прошлом сезоне он также поставил «Дракулу» в Екатеринбургской драме. Ахмедов закрепил за собой жанр, соединяющий пластическое и визуальное. Вместе со своей постоянной командой, состоящей из композитора Евгении Терехиной, художницы по костюмам Ольги Никитиной и художника по свету Тараса Михалевского, он создает завораживающие живые картины.
Занавес раскрывается раз — и перед нами большое тучное полотно белой ткани, растянутое вдоль сцены. Один его конец лежит на швейной машинке. За станком никого, только зияющая светом пустота сидевшего там когда-то портного. А рядом — его жена (Анжелика Золотарева) и их сын Аладдин (Ренат Бояршинов), склонившие головы друг к другу.
Занавес раскрывается два — статуи верблюдов и птиц, роботизированная голова слона, нависающая с задника. Перед ними вереница наложниц с чашами гранатов и наливных яблок. Развиваются полупрозрачные ткани, руки и бёдра вытанцовывают витиеватые узоры. Весь этот круговорот — проделки Джина (Гоча Путкарадзе в длинной юбке и с татуированным торсом), что всматривается в зал и расстилает руки в такт мелодичной и ритмичной восточной музыке.
Занавес раскрывается три — да чего там только нет. Подобно фрагментарному нарративу книги «Тысяча и одна ночь» дробится на сцены-картины и сам спектакль. Каждое действие стремится быть самостоятельным цельным эпизодом, фантазией художника по поводу очередного витка сказки.
Сюжет об Аладдине – в числе самых известных из «Тысячи и одной ночи». Некогда непослушный мальчишка Аладдин, сын портного, а ныне юноша, встречает колдуна из Магриба. Тот науськивает Аладдина спуститься в пещеру и достать волшебную лампу. Любопытный парень хоть и страшится, но пускается в путь. Чуть было не оставшись в ловушке, он все же выбирается вместе с той самой лампой. Оказывается, она действительно волшебная: обитающий там Джинн исполняет любые желания. Так Аладдин обретает дары и женится на возлюбленной Будур, дочери самого султана. Но наблюдающий за стремительным ходом событий магрибинец мстит наглому юнцу, забирая все богатства, Будур и, конечно, лампу.
В книге историю об Аладдине обрамляет линия царя Шахрияра и его пленницы Шахразады (она же Шахерезада в более привычном нам переводе). Обозленный на всех женщин из-за неверности своей жены, Шахрияр каждый день берет к себе новую наложницу, овладевает ею и после велит казнить. Но не Шахразаду. Она увлекает царя своими историями, которые не знают конца и мучают желанным продолжением. Отношения Шахрияра (Александр Дьяконов) и Шахразады (Александра Булатова) Ахмедов выносит на первый план в прямом смысле этого слова. Герои на протяжении всего спектакля находятся на авансцене, наблюдая как обретают плоть действующие лица сказки об Аладдине. Они то следят за ними, то вторят им, то ведут за собой, подсказывая действия и решения.
Александр Дьяконов создаёт образ деспотичного властителя, гордого собственными силами и влиянием. Облачённый в чёрное (как и магрибинец — ещё одно воплощение зла в этой истории) лоскутное кимоно, обладая уверенной статью и стойкой позировкой, он совершает резкие хваткие движения. Его царь вцепляется Шахразаде в шею, скручивает волосы, затем неприязненно ее отшвыривает. Но стоит только Шахразаде начать: «Говорят, было в одном из городов Персии», и царь мягчает. Его тело тяжелеет, глаза покрываются поволокой и весь он утопает в неге сладкого повествования. Шахразада Булатовой – в длинном белом сверкающем платье, сопровождает рассказ аккуратной поступью, дополняя его гипнотически-плавными изгибами кистей рук. Своим негромким и степенным голосом она выделяет «Ала-аддин» каждый раз, когда речь заходит о главном герое рассказа, подчеркнуто разделяя слоги. Недолгая, но томительная пауза — и разрезается занавес, основная сцена заполняется людьми и заливается красками. Синими, красными, белыми и золотыми.
Актёры-статисты проезжают рядами из одной кулисы в другую. То с чашами, наполненными яствами, то с сосудами, то с тканями. То они замирают в выразительных позах, то медленно повторяют выверенные до градуса движения (хореограф Илья Романов). Ансамбль иногда следует за героями, как мазки на холсте, оттеняя или углубляя характеры и драматизм. Вот за Шахрияром – множество юношей и девушек выстраивают собой скалу, знаменуя нерушимость мощи царя. Зыбуче кипят и густо разливаются чернильной вязью. Вот с Аладдином – группа юношей в синем, что подгоняют его прыжками и стремительными бросками или смиряют, замедляя движение. За магрибинцем (Антон Заборовский) ансамбль следует дымной тенью, а Будур (Дарья Мамичева) сопровождает его плавным танцем.
Есть в спектакле и комичные коверные, которые переходят из одного мира, созданного Ахмедовым, в другой. Здесь это стражники (Михаил Гольцов и Юрий Киценко), которые врываются в повествование своим суетливым присутствием). Призванные отстранить зрителей от переживания череды драматических событий, они спорят о (не)существовании волшебства, с наивным упорством отстаивая свою позицию. Есть там и пронзительные слова. И то, что можно объяснить и понять без слов.
За чередой насыщенных картин, кажется, ускользает единый и последовательный нарратив. В сказке об Аладдине много линий и тем: отцы и дети, низменность власти, скоротечность времени, тщетность богатства, и все другое, что наследует в своей иллюстративности спектакль Ахмедова. Смыслы множатся вслед за спецэффектами, ясность теряется. И остается не идти за единой срежиссировано линией, а вычитывать что-то свое, смотря сквозь собственную призму.
При этом режиссер делает проводниками в историю о сыне – портного Шахразаду и Шахрияра. Вернее, Шахрияра, который слушает свою пленницу, а мы — вместе с ним, воспринимая как он. Ближе к концу спектакля, захваченный впечатлениями от чарующего рассказа Шахразады, Шахрияр вступается за плененную и измученную магрибинцем Будур. Узнав в этом отражение своей жестокости, он меняется и действует.
…Мне хочется сочинить дальше, но не сказку, а действительность. Где так же, как и Шахрияр, изменятся зрители этого спектакля, среди которых и чиновники. Что там у них с законом о домашнем насилии? Они, конечно, будут приходить на премьеру в отремонтированный ТЮЗ. Но на жизнь этот сюжет не спроецируют, и сказка останется сказкой. Красивой и зрелищной.
Финал спектакля открытый. Подобно рассказам Шахразады, которые никогда не заканчиваются: они увлекают и пленяют так, что хочется слушать дальше и дальше, снова и снова. Выходя из зала, зрители спрашивают: «А чем в итоге закончилось? Третий акт будет?»