23.04.2013, Colta.ru
Екатерина Бирюкова
Александр Маноцков: «И тех, кто терпеть не может “эрпэце”, тоже милости просим»
2 и 3 мая, в четверг и пятницу на Страстной неделе, «Платформа» представляет мировую премьеру «Страстей по Никодиму» Александра Маноцкова. Исполнители — вокальный ансамбль Questa Musica и Московский ансамбль современной музыки, дирижер — Филипп Чижевский, режиссер — Денис Азаров. Композитор, являющийся в этом году куратором музыкальной программы «Платформы», относится к своей премьере очень ответственно и заранее, 30 апреля, встречается с публикой для разговоров и объяснений. А еще раньше он рассказывает читателям Colta.ru про жанр страстей (или пассионов) в истории европейской культуры и про свое в ней участие.
ЕБ: Для разгону вопрос: страсти — это искусство или религия?
АМ: Ничего себе для разгону! Ну хорошо. Короткий ответ: искусство. Но подробности здесь очень важны, так что о некоторых все же упомяну.Не буду говорить о «русском человеке» (чтобы не входить на поле, основательно истоптанное и искореженное), скажу лично о себе. Удивительным образом я себя ощущаю дома и в каких-то совершенно «наших» местах — не знаю, степь там, лес, деревня, — и в совершенно «западных», вроде центральной площади какого-нибудь альтштадта. Причем не просто «дома», а как-то так: «наконец-то дома!» В этом смысле Москва — это что-то вроде затянувшейся рабочей вахты, из которой выпрыгиваешь — ну, хотя бы в параллельную Москву бульваров, Коломенского и т. п. — при первой же возможности.Но вот пространство храма — другое дело. В храме Восточной церкви я свой, а в храме Западной — гость, хотя и, по ощущениям, уместный. Протестантские же храмы вообще мне кажутся просто какими-то местами общего собрания — хороших людей, гораздо лучших, чем я, но для встречи в основном друг с другом.Это все важно вот с какой точки зрения — по поводу взаимоотношений «ишкушштва» и «духовности». Эти взаимоотношения в России и на Западе всегда различались, причем очень сложным образом. Приведу пример. Вот у нас тоже было «храмовое», можно сказать, искусство. «Пещное действо». Огромная такая, многочасовая штука, с респонсорными хорами по бокам и тремя солистами (отроками в вавилонской пещи) посередине. Это когда-то исполнялось в церкви на царской службе, и там были элементы вполне себе театра — ангел «в натуральную величину» спускался сверху, дым дымил и т. п. В принципе, похоже по жанру на западную литургическую драму, или страсти. Но разница колоссальная: у нас это был чин — то есть разновидность службы, а не вид искусства, несмотря на то, что были признаки вроде бы именно искусства. А на Западе это было искусство, хотя вроде бы и в храме.
<…>
ЕБ: Ну а если сравнивать не «у нас» и «у них», а «тогда» и «сейчас»? Что значили пассионы во времена Баха и что они значат сейчас?
АМ: Что значили во время Баха? Это был некий способ обостренно, через художественное, пережить эту историю как имеющую отношение лично к тебе. Пассионы Баха для современного человека часто имеют какой-то ностальгический оттенок — старины, «вот какую прекрасную музыку сочиняли» и т. п. Тем более что музыка действительно прекрасная, и красота ее — вне времени. Но язык меняется, и это не случайно, что в конце ХХ века опять стали писать страсти.
ЕБ: Так что это вообще за жанр — не опера, не оратория? Как там все устроено?
АМ: Там в разные времена было устроено по-разному. Принципиальным моментом было и остается (у меня, кстати, не так) то, что полностью берется соответствующий текст из Евангелия. Поначалу, у католиков, страсти писались как хоровое произведение — вот прямо на этот самый текст. Постепенно и у католиков, и потом у протестантов структура усложнялась. У Баха уже «типов изложения» больше, чем в опере: есть речитатив евангелиста, есть солист Иисус, реплики народа поет хор, сольные арии и ансамбли поются на поэтический текст, специально написанный, — о личных переживаниях верующего человека в связи с происходящим, хоралы — как бы о том же, но масштабнее. Плюс инструментальные эпизоды. Все это чередуется одно с другим и, несмотря на разнообразие материала, выстроено как крупная форма.
Соответственно, довольно велика оказывается роль драматургии — понятно, что все знают, «чем кончится», но даже разные Евангелия рассказывают об этом по-разному (поэтому даже Бах написал четыре пассиона, по одному на каждое каноническое Евангелие, до нас дошли только два), а либреттист ведь добавляет массу своего в смысле «комментария». Баховские пассионы — протестантские, на немецком. Пафос протестантизма (ну, как мне кажется) — что все должны понимать, что происходит на службе. Молитва должна быть понятна всем.
ЕБ: Ну, а теперь самое время рассказать про «Страсти по Никодиму».
АМ: Начну с либретто. Я его написал сам и переписал несколько раз. Последняя версия написана года три назад, а в прошлом году добавились тексты хоралов на немецком языке. Я тогда впервые стал писать вокальную музыку на немецком (у меня была работа в Дюссельдорфе), мне страшно понравилось, и я решил, что давно мною любимые тексты Ницше из «Веселой науки» надо использовать в «Страстях» как хоральные — без перевода. Это, если угодно, такой персонаж у меня: «немецкий хор». Голос-западной-цивилизации.
Тексты эти мне кажутся идеально подходящими комментариями к Страстной неделе: почему-то принято считать, что ницшевское «Бог умер» — это дерзкое богоборчество. Но поглядите в текст — он об этом кричит в ужасе, мол, что же мы наделали и что нам делать теперь.А основная повествовательная канва у меня в основном по Евангелию от Никодима — оно неканоническое, но в этом нет нарочитой затеи и «оригинальности», просто там есть сюжет схождения Христа в ад и очень подробно описано судебное разбирательство.Вот у меня и есть судебное разбирательство — причем такое «судебное разбирательство вообще»; в суде же не повторяют имени подсудимого, а просто говорят «подсудимый», вот и у меня до самого конца Имя не произносится. Неожиданно для меня Никодим превратился в судмедэксперта, скучного такого парня. А Пилат — просто судья, без имени.
ЕБ: Получается, что в новейшей русской музыке ваши «Страсти по Никодиму» идут вслед за «Страстями по Матфею» епископа Илариона. Как вам такое соседство?
АМ: Мне кажется, что «Страсти» епископа Илариона находятся не столько в истории русской музыки, сколько в истории русской Церкви — и я рад этому событию в этой истории. Никакого соседства тут нет — он молится, он рукоположен, в сущности, даже не важно, какую именно он использует для этой своей работы музыку. Я бы, уж если говорить об искусстве и т. п. в этом отношении, считал актом искусства не то, что он написал, а то, что он это написал. Ну, такого «современного искусства» — где все дело в контексте.
А я очень частный человек — и художник, то есть моя принадлежность к Церкви важна мне самому — но слушателю моей музыки до этого не должно быть никакого дела, как и до моей физиономии, кулинарных предпочтений и так далее. Соседи, мною осознаваемые как таковые, — «Страсти» Пендерецкого (где-то в верхнем этаже), Голихова, Пярта, Губайдулиной.Но, как ни странно, я бы хотел, чтобы люди, как сейчас принято говорить, «воцерковленные» тоже пришли послушать и посмотреть нашу работу. Не случайно премьера назначена на Чистый четверг и Страстную пятницу — к восьми вечера после служб можно будет успеть, я надеюсь. Раньше ведь люди после службы могли собраться и попеть духовные стихи — светские (!) песни про то, о чем молились в храме. И тех, кто терпеть не может «эрпэце», тоже милости просим.Вообще, я не люблю этих дурацких разделений: «православный народ — либеральная интеллигенция» или там «креативный класс — быдломассы»; меня как-то все время жизнь ставит в такую точку, из которой все очень разнообразно одинаково.
<…>
07.05.2013, Ведомости
Петр Поспелов
«Страсти по Никодиму» Александра Маноцкова: Евангелие без Бога
На минувшей Страстной неделе оказалась уместной премьера: Александр Маноцков представил на «Винзаводе» свои «Страсти по Никодиму».
В основу часового действия положено одно из апокрифических Евангелий — однако композитор, он же автор либретто, насквозь переписал его текст, передвинув историю суда и казни Иисуса в наши дни. Современные «Страсти по Никодиму» — суд, разыгранный в лицах, где в роли Никодима, тайного ученика Христа, выступает некий судмедэксперт, в роли Пилата — женщина-судья, а Христа называют просто «осужденным». Переполненное судебной лексикой и описаниями физиологических подробностей казни, действо напоминает спектакль Театра. doс, но если там речь шла о системе, погубившей человека, то здесь градус проблемы взят еще беспощаднее: подсудимого обрекает на смерть не власть — она-то в лице судьи как раз до последнего пытается его оправдать, — а народ, еще вчера шедший за ним толпой. Режиссер Денис Азаров добавил к музыке и словам выходы зомбированных персонажей, символизирующих наше абсурдное общество.
Жанр «Страстей» требует хоралов, и они есть — это горестные тексты Ницше, которые полиглот Маноцков положил на музыку на языке оригинала. «Бог умер», сетует Ницше, и в представлении Бога нет. На главные вопросы — ты ли Царь, что есть Истина? — он отвечает немым белым шумом, генератор которого крутит сам композитор. <…>
«Страсти по Никодиму» заканчиваются музыкальным шедевром — диковинной по ритму молитвой в архаическом стиле, поверх которой хореограф Ольга Орлова поставила экстатический танец плакальщицы. Других откровений в партитуре нет, хотя в изобретательности ей не откажешь. Сложная, заковыристая звуковая ткань рассчитана на мастерство Московского ансамбля современной музыки и камерного хора Questa Musica, которыми с неукоснительной точностью управляет Филипп Чижевский.
<…>