«Одну абсолютно счастливую деревню» Петра Фоменко сразу же назвали событием московского сезона. Спектакль и в самом деле легкий, светлый, заразительный.
Что бы там про нас, критиков, ни говорили, а хвалить приятно. Новый спектакль «Мастерской» Петра Фоменко, тихо выплывший под занавес театрального сезона без предварительных победных фанфар и привычных рекламных возлияний, уже успели вознести и даже воспеть. Обильно вышедшие статьи и в самом деле похожи на песни. Длинные и не очень, пафосные и не слишком, с неизменным коротким припевом, одним на всех — что за прелесть этот легкий и светлый спектакль о любви и счастье. Он и вправду очень хорош. И прелесть в нем есть, и легкость, и свет (все это фирменные знаки Мастерской Фоменко, уже давно не удивительные), и любовь — вечная, и счастье — абсолютное. Только кое-что другое в нем тоже есть, и оно (это самое другое) вьется, порхает над милой деревенской пасторалью и ну никак не позволяет красить увиденное в одни только веселенькие ситцевые тона.
Одна абсолютно счастливая деревня — странный спектакль. Как будто и не спектакль вовсе. Так, этюды. Этюды по повести писателя Бориса Вахтина, которую Фоменко хотел ставить еще в 60-е, да вот не разрешали. Зато теперь все можно. Отчего, конечно, легко впасть в восторг и вознестись. Петр Наумович режиссер опытный, мастерски использует в своем спектакле и то, и другое — и восторг, и вознесение.
Этюды, придуманные мастером, разыграны его учениками с восторгом и страстью законченных язычников. И не поймешь, то ли вы в солидном театре, которому шесть лет скоро, то ли на первом курсе театрального института. Черная коза, огородное пугало, сломавшийся трактор, баба Фима, корова, дремучий дед — все это живые персонажи нехитрой истории, представленной в маленьком зальчике на 70 мест. Актеры радостно блеют, мычат, квохчут, бьются в конвульсиях, изображая заглохший мотор. Фоменко с азартом юнца превращает в театр все, что попадается под руку. На разновысоких станочках раскинулась деревня. Лес, река, колодец с журавлем. Все как полагается. Всюду расставлены тазики с водой. Иногда это лужи, в которые наступают демонстративно и смачно, иногда — река, через которую переброшены мостки-досочки, иногда деревенские бабы, все как одна веселые и озорные, полощут в них белье.
Полощут так, что брызги летят в публику, мгновенно настроенную смеяться и радоваться жизни.
Но все же, согласитесь, и тема эта деревенская, пожалуй что, странная по нынешним временам. Не модная. Давно отыгранная. Любимовым в Деревянных конях старой Таганки, ну и, конечно, Додиным в знаменитых Братьях и сестрах, которые кто только не упомянул в своих рецензиях на Счастливую деревню. Между тем сходства нет совсем. Фоменко и тут ни на кого не похож. И деревня у него какая-то явно не настоящая. Театральная насквозь деревня.
Вот она, на окнах, на стекле нарисованная: течет река, зеленеет земля, синеет небо. Рай, да и только. Здесь солнце всегда в зените, птицы весело щебечут, козы задиристо блеют, коровы довольно мычат, а люди смеются так заливисто, что иногда кажется — плачут. Если не обращать внимания на этот странный звук, то точно — все хорошо. Весельчак Михеев (Сергей Тарамаев) любит Полину. Строптивая Полина (Полина Агуреева), повертев для порядка носом, понимает, что любит Михеева. Всем весело, все ждут свадьбу.
Вот только дед дремучий, припав лицом к полу, выстукивает острым локтем по доскам: «Земля гремит. Поезда едут. Войска везут. Война будет». Да еще неизвестно откуда появившийся немец по имени Франц уже отправился в свой долгий и несчастливый поход. Война обязательно будет, это ясно. И на следующий день после свадьбы Михеев уйдет в солдаты. Потом Полина родит двух мальчиков-близнецов, и расти они будут хоть и на картошкекапусте, а богатырями. Потом Михеева убьют, но он не уйдет из спектакля, останется с нами, наденет на ногу бирку, означающую смерть, и переберется на сетчатое облако, подвешенное высоко под потолком. Оттуда он примется учить жену, что надо, мол, взять в дом человека, чтобы справиться с хозяйством, а его, Михеева, она будет любить всю жизнь, и это ей поможет.
А потом кончится вой на. И снова будет радость и счастье. Сердечный председатель колхоза приведет пленного немца Полине в помощь. Долговязый Франц (тот самый, что уходил в поход) полюбит Полину и останется в деревне всерьез и надолго. Полина снова родит близнецов, на сей раз девочек. Сказка, да и только. А в финале и вовсе все выйдут в белом, как во сне или в видении, под чарующие звуки немецкого шлягера Лили Марлен.
Тут и ключ ко всему, только по видимости жизнерадостному, спектаклю. В этой идиллии с самого начала было что-то не так. Люди светились счастьем, сияли и улыбались, а сердце щемило, не поймешь отчего.
Догадаться, пожалуй, нетрудно. Если отвлечься от милых деревенских радостей и вспомнить об их создателе. Одну абсолютно счастливую деревню поставил режиссер, который всю свою сознательную жизнь творил иллюзии и одновременно не верил в них ни на грош. Режиссер, который прекрасно знает, что все это «абсолютное счастье» — дивная фантазия, сон, мечта. И он творит эту мечту со страстью и вдохновением отчаявшегося. Режиссер, который в самом начале истории, в самой безмятежной и светлой ее точке знает и чувствует конец.
Он знает, что человек — смертен. И с его смертью все кончается. И начинается снова, но уже без тебя. Любимая песня вечно улыбающегося рыжего Михеева вот какая — «Не для меня придет весна…» Он пел ее так часто, что оказался пророком. Действительно — не для него.
Пишут, что в спектакле Фоменко жизнь победила смерть. Бог его знает, может, и так, а все равно как-то грустно. В восторженных описаниях критиков все верно: спектакль и в самом деле легкий, светлый, заразительный. Добавим к этому одно только слово — бесстрашный. И все встанет на свои места.
Газета «Алфавит», № 29, 2000 г.