Фото: platformaproject.ru
На Платформе прозвучали «Страсти по Никодиму». Композитор Александр Маноцков придумал их давно, но год назад заново переписал либретто, которое основал на малоизвестном евангелии от Никодима, тайного ученика Христа. И добавил хоралы на слова Ницше.
Согласно либретто повествование о трех последних днях жизни Христа ведется в духе судебного репортажа. Невыразительный судмедэксперт за кафедрой говорит большое количество медицинских и физиологических терминов. Кому-то покажется, что задуманный здесь суд над судившими Бога отыгрывает лексику телевизионного отстоя («Суд идет»). А кому-то вспомнится, как в Театре.doc с 2010-го из года в год дают хронику смерти Сергея Магнитского. И правда, похоже. Но там нет музыки, а тут есть.
Во время хоралов на экране — титры с заоблачными текстами Ницше. В другое время — кадры с летящей птицей. Ансамбль Questa Musica под управлением Филиппа Чижевского поет то вместе, то антифонами. Хору слева правый хор отвечает восхитительно. Тут дело не в тексте, а в том, что обе половины хора настроены на секунду, интервал-диссонанс. Так, с «секундным разъемом» они осуждают Бога на смерть и освобождают разбойника Варраву. Женщине-судье, играющей как бы Пилата, остается лишь прислушиваться и исполнять требования надтреснутого vox populi. Ну а евангелисту — долго с тусклым выражением зачитывать жесткие подробности происходившего с безымянным терзаемым и распинаемым.
Использовать в «Страстях» слова душевнобольного автора постулата «Бога нет!» — не крамола, а вызов. Но Маноцков знает, что делает. Тексты Ницше он дает на немецком. Тридцать девять ударов в эпизоде бичевания формулирует на разных европейских языках. Во времена Ницше неофитов, вроде Лютера, чьи тексты Бах использовал в своих протестантских «Страстях», в природе давно уж не было. Как и Бога. Вопрос: есть ли Он в наши дни? — тоже, похоже, не вопрос. Театральная составлящая «Страстей по Никодиму» как раз о том, что люди — дрянь, жизнь — дрянь. Один ест йогурт. Другая намазывает губы. Третий крутится-вертится с молоциклетным шлемом над головой. Какой уж тут Бог.
При всем этом «Страсти по Никодиму», разыгранные в Страстную неделю, видятся делом серьезным, нужным, в прямом смысле взывающим к размышлению. Судя по предпремьерным интервью, композитор был рад приобщиться к большой издалека идущей и по сию пору хранимой традиции, которая музыкой и словом повествует о последних днях жизни Христа. Не Бахом традиция эта была начата, и не Пендерецким — Губайдулиной — Освальдо Голиховым (авторами знаменитых «Срастей», созданных в год 250-летия смерти Баха) закончена. Об этом, собственно, и рассказывалось в допремьерной презентации «Страстей по Никодиму».
Приятной деталью случившегося была подвыветренная светскость. Перед «Страстями» театралы общались вполголоса, с любезностями не перегибали. Будто настоящее берегли в себе. Будто живое откровение предстояло услышать. Простосердечное и храмовое на «Платформе» — хорошо. Маноцкову, человеку православному, в идеале не прельщаемому суетным, такое настроение публики важно. Он-то свой опыт веры и музыкально формулируемые «страдания Христа» так или иначе преломил в нечто единственное и неповторимое. В таких сочинениях чувствуемое душой и фиксируемое композиторским разумом суть одно. Тот случай, когда мотивы и результаты предсказуемо неделимы, как Святая троица. А уж кому понравится, кому нет — другое дело.
Во вступлении двумя смычками на маримбе отпиливалось минуты три-четыре тянущегося, непонятного, неузнанного звука. Что будет? Ответом в голову лез Максимилиан Волошин с интригующим коктебельским: «Дверь отперта. Переступи порог…». Но все музыкально главное случилось лишь к концу 50-минутных «Страстей», — сосуда, кажущегося полупустым (без арий, оркестрового богатства и динамичной драматургии канонических «страстных» текстов), будто специально взмутняемым экранными сполохами, электронными шорохами, тресками инструментов и судорогами актеров.
Очистительная молитва «Спаси, Господи» как раз и внесла с собой счастье освобождения от долго, настойчиво и наглядно вменяемой нам вины в смерти Бога («мы Его убили»). И музыка наконец вспенилась, пролилась освежающим потоком радости. Будто отвалили наконец от нее могильный камень суетного, бессмысленного, звериного, лицедейского.
Собственно, только этой заключительной молитвой хор и музыканты Ансамбля Современной музыки виртуозно расцветили пустыню вопросов, на которые раньше отвечали либо отдельные голоса инструментов, либо генератор «белого шума». «Виноват ли Он?». «Что есть Истина?». «Ты ли царь?». В звуке электронной жужжалки расслышать внятное «да» или «нет» едва ли было возможным. А вот в эксцентрике актеров, корчами изображающих бездушие и оставленность Богом, обнаружить более чем внятное внушение нашего же собственного свинства было куда как просто. И вот про такое — в лоб норовящее — на язык просится: «Эта песенка стара». Наверное, обидно для «Платформы». Но что же делать, если от возрастной наивности расхожего театрального «радикализма» уже тошнит. Да и не вызревает ведь в нем того, что вызрело результатом долго копимого звукового напряжения, той мучающей и мучительной силы молчания, из которого вдруг выдохом-вдохом вылилась одна единственная молитва: «Спаси, Господи». Аскетично. Но ведь это значит, Бог все таки есть!