Вчера в Театре на Таганке открылась выставка Ксении Перетрухиной «Попытка альтернативы».
С этим событием начался масштабный проект, посвящённый 50-летию знаменитого театра. Выпускники Школы театрального лидера — режиссёры, художники, театроведы и продюсеры — писали сценарий юбилея как дипломный проект, но в Департаменте культуры идея понравилась, и летом команду во главе с Дмитрием Волкостреловым представили труппе. Естественно, как это бывает с любой неожиданной инициативой в репертуарном театре, проект понравился не всем. Ночью, накануне вернисажа, прямо на стене появились недобрые надписи. Как и следовало ожидать, недовольные омрачили открытие выставки бурными протестами.
Скандал на вернисаже подарил театральной истории две бессмертные фразы. Первая принадлежит одному из актёров, он оглядел посетителей выставки и грозно сказал: «Здесь слишком много посторонних». Другой заметил: «Артистам играть надо, а не размышлять!».
Когда-то на Таганке были рады посторонним — вот и Перетрухина пишет, что в этом году она хотела бы снова видеть театр «местом дискуссий и общественных дебатов». Этот проект адресован не только труппе, но и всем, к кому имеет отношение культурный феномен Таганки — а круг этих людей гораздо шире одного театра.
Разгерметизация — это шаг к следующей цели: перестать работать на сиюминутный результат, взять паузу и спросить себя — чем Таганка была, чем она стала и как она может развиваться дальше?
Вроде бы группа юбилейного года предлагает театру подключиться к аналитической работе, а не навязывает ему референдум, на котором решится его судьба. Нельзя сказать, что на Таганке нет никого, кому эта работа была бы интересна: художественный совет почти единогласно проголосовал за выставку.
Когда я думаю о последних выставках Перетрухиной, мне трудно понять, к чему мои мысли относятся — к содержанию её текстов или к самому художественному жесту. В её случае нельзя отделить одно от другого.
Она выставляет не вещи, а мысли.
«Репетиция свободы», прошедшая недавно в Музее современного искусства, ещё содержала несколько объектов и инсталляций, но текст уже доминировал, уместнее было сказать — «я читаю выставку», а не «смотрю». Обычно в галерее надпись на стене комментирует объект, у Перетрухиной почти везде объект был комментарием к идее. «Попытка альтернативы» ещё радикальнее — здесь нет ничего, кроме текстов. Белое фойе без афиш и фотографий напоминает о белой же кирпичной стене таганской сцены, которую почти никогда не закрывали задником (Давид Боровский посвящает этой стене отдельные страницы своей книги). Буквы-наклейки ассоциируются с автографами в кабинете Любимова и отзывами, которые зрители оставляют на рулоне бумаги после каждого спектакля. И «чистый лист» архитектуры, и мысли стороннего наблюдателя, зафиксированные в пространстве театра, можно считать переосмыслением традиций самой Таганки.
«Репетиция свободы» была промежуточным итогом восьмилетнего театрального эксперимента Перетрухиной. «Попытка альтернативы» — это только предисловие к предстоящему юбилейному году. На той, первой выставке мысли были сконцентрированы в двух объёмных текстах. На этой — 47 цитат, рассеянных по всему театру. Центральное место занимает письмо к Юрию Любимову. В остальном — мы застаём команду за работой, во время мозгового штурма, когда надо записать все идеи, все ключевые имена и фразы. Группа юбилейного года обозначет свою программу, принципы своей работы: в истории не должно быть единого канона, у неё много версий, потому что много свидетелей. Таганка — это не три-четыре имени: главными героями юбилейного года станут незаметные и даже безымянные участники театральной истории.
Юбилейный проект, как и Школа театрального лидера, из которой он вырос, имеет отношение к новой театральной политике Департамента культуры, решительно настроенного на реформу. Поэтому вопросы этой выставки касаются не только разных возможных взглядов на историю Таганки, но и путей обновления репертуарного театра: «Насколько возможен диалог или возможна лишь авторитарная позиция?» Может ли инициатива «сверху» встретиться с инициативой «снизу»? Что значит руководить театром — диктовать свою волю или создать пространство для коллективного творчества? Возможна ли в театре демократия? Альтернатива, которую Перетрухина вынесла в название выставки — это альтернатива концепции авторитарного лидерства: прошлое, в котором важен каждый, и будущее, над которым каждый может работать.
То, что художественная политика описывается в терминах политики государственной, очень важно для понимания того, чем занимается Ксения Перетрухина, и вообще — какую альтернативу предлагают современные театральные деятели. На «Репетиции свободы» центральное место занимали размышления художника о связи театрального пространства с политическим сознанием. Перетрухина настаивает, что вместо того, чтобы пассивно поддерживать нашу ментальность, искусство должно заниматься её активным преображением — если это искусство, а не просто развлечение. Сейчас в театральном зале сохраняются повседневные общественные отношения. Во-первых, он иерархичен, и престиж зрительских мест определяют деньги — партер дороже, балкон дешевле. Во-вторых, это жёсткая, регламентированная система с раз и навсегда предписанным порядком — кресла пронумерованы, прикручены к полу и обращены строго вперёд. Художник предлагает уничтожить иерархию кресел, отвинтить их от пола и предоставить зрителю выбрать любое место. Свобода начнётся с этой небольшой возможности: «Территория искусства сейчас способна стать репетиционной площадкой реальности».
Как аналитик, искусствовед (киновед) по первому образованию, Перетрухина сформулировала одну из самых важных тенденций в нашем театре. Она озвучила то, к чему в последние годы стремились руководители молодых театральных площадок — Театра.doc, «Практики», «Гоголь-центра», Центра им. Мейерхольда. Сегодня театр может стать прообразом такого общества, в котором мы хотели бы жить, но которого в нашей стране нет и в обозримом будущем не будет. Граждане не имеют доступа к авторам законопроектов, но любой зритель может общаться с авторами пьес и спектаклей в дискуссионых клубах Театра.doc и «Гоголь-центра». В государстве инициатива исходит только сверху, но на театральных площадках — в Центре Мейерхольда и в том же Театре.doc — любая творческая группа может предложить свой собственный проект. Города принадлежат чиновникам, зато в театре можно уже сейчас заботиться об общественном пространстве: Кирилл Серебренников в театре им.Гоголя первым делом снес перегородки на нижнем этаже, и сейчас на месте административных кабинетов огромное фойе для зрителей. Консервативному политическому курсу противопоставлено желание развития и постоянного обновления. Репертуарный театр, как и страна в целом, как правило, не понимает и не принимает идею сменяемой власти — вспомните, какая паника поднялась вокруг назначения того же Серебренникова. Но, когда сам он создавал «Платформу», одним из условий проекта была ежегодная смена кураторов. Серебренников проработал год и действительно перестал курировать театральное направление. Такая же спланированная передача власти произошла в театре «Практика» и на фестивале «Любимовка». Проект юбилейного года на Таганке тоже вписывается в эту тенденцию, особенно на фоне помпезного 400-летия дома Романовых и создания «единого учебника истории», предложенного, как известно, самим Путиным. Наша историческая память давно стала притчей во языцех вместе с нашими дорогами.
Тем временем группа театральных деятелей предлагает отказаться от очередного гламурного юбилея и непредвзято изучить историю Театра на Таганке, принципиально рассматривать разные версии, разные свидетельства вместо того, чтобы культивировать мифы. Здесь можно говорить о «репетиции исторической памяти».
Когда театр претендует на то, чтобы стать моделью целого общества, он должен предложить нечто большее, чем посещение спектакля — нужны дополнительные каналы связи между ним и публикой. Поэтому у театра появляются непривычные функции — от социальной работы до специального образования. В театре новой формации можно проводить весь день — заниматься йогой, покупать книги, обедать и слушать лекции. На «Репетиции свободы» Перетрухина предложила ещё одно направление, в котором театры могли бы работать. Среди объектов выставки были железные каркасы декораций, раставленные в определённом порядке. В пояснении к этой композиции она фантазировала, что было бы, если бы художник позаботился, как выглядит его декорация в разобранном виде: ведь сейчас на неё смотрят по нескольку часов в месяц, а в остальное время куски декораций громоздятся на складе. А ведь можно планировать их с таким расчётом, чтобы показывать публике, как инсталляции. Закрытые театральные склады превратились бы в открытые галереи. Сейчас отголосок этой идеи звучит на Таганке.
«Моя работа всегда в зрительном зале», пишет Перетрухина.
Она ставит публику в такое положение, из которого спектакль воспринимается так же, как участники проекта на Таганке предлагают увидеть историю — когда у каждого наблюдателя своя точка зрения.
Её любимая тактика — распределить зрителей по нескольким залам, чтобы никто не мог посмотреть спектакль от начала до конца. Один из самых экстремальных проектов Перетрухиной и Волкострелова опера «Три четыре» шла в двух соседних подвалах башни Федерация. В «Танце Дели» (петербургский ТЮЗ им. Брянцева) они разделили зал надвое, а на премьере этой осени «Три дня в аду» (Театр Наций) зрители расходились по трём палаткам. Спектакль Марата Гацалова «Сказка о том, что мы можем, а чего нет» (МХТ) какое-то время идёт одновременно в четырёх тесных комнатах. Важен момент осознания: то, что видишь ты — необязательно то же самое, что видит сосед. Художник напоминает, что опыт общения с искусством всегда индивидуален, уникален (другой её любимый приём — поставить стулья как можно дальше друг от друга и создать ситуацию, в которой спектакль адресован вам лично, а не всем разом). Но из этого следует, что он не может быть единственно «правильным». В некоторых проектах Перетрухиной это переключение — когда ты внезапно обнаруживаешь, что возможен и другой ракурс, другая версия происходящего — является ключевым событием спектакля. В опере «Три четыре» половина зрителей (в которой был и я — к несчастью для моей простуды) только после спектакля обнаруживала, что в соседнем подвале не было ни музыкантов, ни ледяного искусственного дождя, зато были тёплые пледы. А вторая половина могла лишь догадываться об экстремальных условиях в первом помещении, потому что видела только трансляцию на большом экране. Внимательные зрители быстро вычисляют, что действие не ограничено их полем зрения — но рано или поздно каждый совершает это открытие.
Но этот фирменный приём можно интерпретировать и по-другому. Второе объяснение связано с новым реализмом, к которому, как мне кажется, можно отнести и Павла Пряжко, и Дмитрия Волкострелова, и Семёна Александровского, и, собственно, Ксению Перетрухину. Я думаю, что их объединяет категорическое неприятие искусства-условности, искусства-схемы, искусства, изображающего жизнь в адаптированной, приблизительной форме. Под этой формой я имею в виду любое допущение, устоявшееся в традиционном театре. Классическая театральная ситуация, в которой зритель, глядя из одной точки, не упускает ничего важного, в высшей степени условна. Но когда какая-то часть происходящего нам заведомо недоступна, это в корне меняет дело: мы не смотрим спектакль, а скорее, наблюдаем за ним. Он становится чем-то более автономным и, следовательно, более реальным. Театр — это не «представление», а некая живая среда. Перетрухина исключает какую бы то ни было искусственность, изобразительность. Она никогда не использует бутафорию и даже предпочитает, чтобы в спектакле «играли» личные вещи его участников. На предпоследнем фестивале «Территория», за год до премьеры «Трёх дней в аду» Волкострелова, она сделала с Семёном Александровским эскиз по этой пьесе Пряжко в отцепленном плацкартном вагоне на Казанском вокзале.
Сейчас в её резюме мало документальных спектаклей. Документальность проявляется в её работе иначе: в предмете, в пространстве, в способе восприятия театра. Поэтому на Таганке она и её единомышленники оказались неслучайно. На той же «Территории» 2012-го года лаборатория site-speciefic получила название «Живые пространства». Проект юбилейного года под эту формулировку подходит. Таганка — это ещё одно живое пространство, но куда более сложное, чем те, в которых художникам приходилось работать раньше.