В Вене прошёл фестиваль «Импульстанц». О встречах со старыми друзьями и неожиданных открытиях – наш венский корреспондент Наталья Якубова.
На четвертой неделе фестиваля «Импульстанц» из пресс-центра пришло письмо, что акцент теперь – на теме «памяти». Но то ли я так выбрала из огромной программы, то ли и правда он был ощутим с самого начала. Легендарное – и неувядающее – «Полнолуние» Пины Бауш, сделанное в 2016, за три года до её ухода – не могло быть ни о чем дургом. «Танцы для актрисы» Жерома Бёля начинались с реконструкции танца Айседоры Дункан, а заканчивались исполнением в одиночку массовой сцены под предводительством Джона Траволты из культового фильма 70-х – «Лихорадки субботнего вечера». «Танцы для актрисы», кстати, исполняла Йолента де Кеерсмакер. А ее знаменитая сестра Анна Тереза де Кеерсмакер погружала зрителей в эзотерический мир Rozenkranzsonaten Хенриха Игнаца Франца Бибера (Mystery Sonatas в исполнении бельгийской труппы Rosas и французского ансамбля Gli incogniti под управлением Амандины Бейер). Жена и соратница Яна Лауэрса, известная как Грейс Эллен Баркей, деколонизировала свою родословную, впервые фигурируя на афише как Грейс Тьянг и представляя изысканную видеоинсталяцию с индонезийскими мотивами. А Вим Вандекейбус выбрал Вену для премьеры спектакля к 35-летнему юбилею своей труппы Ultima Vez: шоу под названием Scattered Memories представляет собой захватывающее попурри из сцен прошлых спектаклей, видеоарта 1980-90-х и баек как самого Вандекейбуса, так и его сценического двойника (последнему, например, приходится встречаться с настырной интервьюершей, которая сначала в аффектации рассказывает ему все про его творчество – на что тот сначала только невнятно мычит, зато потом разражается метафизическими тирадами).
Флёр ностальгии, таким образом, был неизбежен. Как и борьба с эйджизмом. Как и весьма последовательное и убедительное утверждение права на достоинство, ценность сценического долголетия артистов/артистов танца. Это, может, и не новость, но не было ничего в этих спектаклях, что коробило бы, оказывалось бы на грани самопародии, дурного вкуса, неуместной саморекламы. Была радость «еще одной встречи». Однако был спектакль, который стал для меня открытием, и именно о нём хотелось бы рассказать подробнее.
На фото – спектакль “Dances for an actress” © Herman Sorgeloos / пресс-служба фестиваля “Импульстанц”
Это спектакль Figuring Age Богларки Бёрчёк и Андреаса Больма, сделанный как эмоциональный отклик на встречи – в рамках исследовательского проекта – с тремя венгерскими танцовщицами модерн-данса: Ирен Прайсих (1915-2017), Эвой Ковач (1922-2017) и Агнеш Робоз (1926-2021).
Кадры с тремя пожилыми женщинами, заснятые в их будапештских квартирах, будут показаны только в конце: вот одна из них с трудом делает незамысловатую гимнастику; другая еле преодолевая боль, выдерживают массаж шейного отдела – а затем они вдруг демонстрируют изысканный рисунок движения рук в одном им известном танце (который, впрочем, все еще можно воссоздать и по их записям, и по их «памяти тела»). Транслируемые по кругу, эти фрагменты видеозаписи завершат спектакль, в то время как его создательница и исполнительница – Богларка Бёрчёк, словно уже растворится вместе со своими героинями.
Пространство, в котором разворачивается Figuring Age, как раз таково, что в нём немудрено раствориться. В этом году фестиваль «Импульстанц» сотрудничает с Музеем современного искусства MUMOK. До Бёрчёк в этом зале уже была играющая с темнотой (и с индонезийским театром теней) инсталляция Грейс Тьянг; уже была выставка устройств по уходу за телом – реальных и фантастических – кореянки Гмхонг Джеонг (где она издевалась над индустрией красоты в частности и над патриархальным обществом в целом, бесстрастно обнимаясь с манекеном, который в то же самое время методично чистил расположенными на нем щеточками какую-либо часть её тела). Теперь это пространство предельно очищено и ослепительно белоснежно. Посреди этого потустороннего салона (позади – покрытая белыми чехлами мебель) стоит женщина в белой блузке, белых шортах, белых носках и в элегантных белых туфлях на каблуке.
Она кратко рассказывает нам о своем проекте – о встречах с легендарными участницами движения mozdulatművészet в Венгрии и работе с полученным материалом (термин, возникший как калька немецкого Bewegunskunst, был введен в 1912 году Валерией Динеш, которая, впрочем, сама в дальнейшем оказывала предпочтение слову «оркестика»). Затем перформерка вдруг преображается в одну из «старых дам» и словно заставляет нас почувствовать себя гостями в её доме.
На фото – спектакль “Figuring Age” © Andreas Bolm / пресс-служба фестиваля “Импульстанц”
Очнувшись уже на последней станции этого странного путешествия – на краю кровати очень милой старушки, вдруг лишившейся сил и прогнавшей нас всех из своей больничной палаты («Давайте, идите, идите, наверное и время посещения уже вышло. Но только пообещайте, что ещё ко мне придете!»), я поняла какую-то крайнюю необходимость этого спектакля – как проработки опыта общения с людьми, ставшими звеном, соединяющим с уже очень далёким прошлым, и в то же время уже находящимися в лиминальной ситуации. Все три собеседницы Богларки Бёрчёк были не просто стары – они были долгожительницами. Всем им было уже за 90, когда были проведены эти интервью; одна из них перешагнула и столетний рубеж. Сколько бы лет им ни было, в спектакле, однако, слышна нота утраты – утраты людей, с которыми свыкаешься, сближаешься, сродняешься в процессе многочасовых разговоров. Бёрчёк рисует в этом плане своих собеседниц невероятно открытыми – и требующими внимания к себе, общения, в конце концов, помощи для самых простых действий (подняться, пройти несколько шагов, опираясь на руку «гостя», а то и двух, присесть, долго приспосабливаясь к дивану; наконец, лечь в кровать, укрыться одеялом), но и любопытными к тому, кто это сегодня пожаловал. Эти вопросики, задаваемые походя веком двадцатым веку двадцать первому, то есть конкретно нам, гостям-зрителям («А как вас зовут, девушка?», «А сколько вам лет, молодой человек?») – наверняка несут след того душевного общения, душевного участия, которое, наряду с уникальными записями танцев, с уроками движений стало уделом, наследием Бёрчёк в этом проекте.
Спектакль поэтому не столько о той школе «искусства движения», которую таким образом удалось перенять – и сохранить. Об этом, весьма конкретном наследии Бёрчёк, сделала документальный фильм – в котором видны как раз эти полученные ею уроки. Однако что-то оставалось за бортом, и потребовался не только фильм, но и спектакль.
В нём звучит многое. Молодая танцовщица приходит к легенде «свободного танца», и вместо того, чтобы узнать, собственно, что это было за движение, слышит о том, что в Венгрии начала ХХ века все еще не было принято давать девочкам профессиональное образование, что больше всего будущая звезда танца хотела стать врачом, но её отец – знаменитейший доктор решительно этому воспрепятствовал. И в этот рассказ даже не вставишь комплимент: «Зато современный танец приобрел…» и т.д. Потому что медленно, с трудом, понимая, что скорей всего её не то чтобы не поймут – не поверят (а если поверят, то не прочувствуют) – наша «хозяйка салона» описывает ситуацию женщины, привязанной к детям, готовке и стирке. Какое это все имеет отношение к судьбе звезды авангардного танца?! Но это то, что она сейчас может передать – дух того времени. И тяжесть каждого движения дрожащих рук, каждого поворота головы подкрепляет эти свидетельства: это важно. Выбор ЛЮБОЙ профессии был кардинальным жизненным выбором. Нет смысла спрашивать просто: «Как вы пришли в искусство?» Потому что это тогда было чем-то большим, чем сейчас.
Или вот Бёрчёк приходит, чтобы узнать как прошли годы учебы её наставницы, а перед ней рисуют странную картину «междувластья»: это уже не демократическая Венгрия, но ещё не-до-конца-фашистская; родителей-евреев уже нельзя пригласить на торжественное выступление в присутствии Михая Хорти, но сама она, наша героиня, в нём участвует… Атмосфера тревоги, неопределенности, нависшей угрозы. Вот они – годы учёбы.
Как они вообще выжили, эти долгожительницы? С приходом коммунистов к власти в Венгрии «искусство движения» стало нежелательным «буржуазным пережитком». С ним активно боролись. Об этом в спектакле тоже немало говорится. Именно это – а не только возраст интервьюируемых артисток – создает ситуацию «археологической раскопки».
На фото – спектакль “Figuring Age” © Andreas Bolm / пресс-служба фестиваля “Импульстанц”
Бёрчёк шла за «свободным танцем» – нашла конфигурации многих несвобод. Тела её собеседниц должны, по всей видимости, нести в себе память об этой загубленной молодости, о многажды задушенной свободе. И состояние этих тел свидетельствует словно об этом же. Бёрчёк фиксирует наше внимание на том, из чего «свободный танец» как раз словно вышелушивался в процессе этих встреч – на преодолении старческой немощи. Каждое бытовое (!) движение в этом возрасте должно быть продумано, рассчитано – и все равно часто срывается. Бёрчёк скрупулезно выстраивает эту особую – и завораживающую – хореографию. Отмечает перепады настроений от – подкорректированного немощью – энтузиазма к упадку сил, почти безразличию; от приветливости и любопытства – к досаде на себя и «строгости» к посетителям. Крупицы «вышелушенного» – это вдруг пробуждающиеся воспоминания свободного – во всех смыслах! – танца.
Как если бы тела этих женщин на многие десятилетия стали гробницей, в которой дремал, как «спящая красавица», этот танец.
Трогательное внимание Бёрчёк к старости пробуждает твой собственный опыт, заставляет ещё раз пережить общение с теми, кто стал в твоей жизни уже призраком: подать руку, почувствовать нужность твоей опоры, вспомнить, как на тебя также кричали: «Прежде всего, подойдите уже поближе, иначе я вас не вижу/не слышу!» Видеть тебя и слышать тебя было важно. И, конечно, это неизменное: «Но пообещайте, что еще придете!» Нет, конечно, уже не придешь в тот старый уютный дом. Когда-то твое лицо расплывалось в стареющих глазах, сейчас перед тобой расплываются воспоминания. Бёрчёк поступила с ними, с воспоминаниями, наиболее радикально: сама вселилась в ушедших, их глазами посмотрела на себя, вторгающуюся в жизнь, наполненную прошлым.
…На экране столетняя женщина работает, чтобы «сбросить шкуру». Чтобы вновь стать молодой, чтобы обрести свободу движений, свободу творчества. Свободу воображения, свободу преодоления регламентов, этих как раз «буржуазных предрассудков», в которых потом «искусство движения» и будут обвинять. Нет, молодой она, конечно, от этого не становится. Но свободной – да. И это огромный урок.