Очень серьезный, цельный, ансамблевый спектакль поставил режиссер Владимир Агеев по странной пьесе Виктора Славкина, послужившей в 1985 году поводом к созданию важнейшей театральной легенды последних лет советского театра – спектакля Анатолия Васильева «Серсо» на малой сцене Театра на Таганке. Но у Владимира Агеева – одного из самых заметных учеников Анатолия Васильева – не чисто театроведческий интерес к легенде, не попытка восстановление и не попытка удаленного обожания/камлания. Мудрость здесь, прежде всего, – в игре с временами.
Окунаясь в 1980-е в чуждую советской идеологии эстетику пораженчества и эскапизма, Анатолий Васильев на Таганке добился эффекта «поддержки прошлым» (неслучайно перед репетирующими артистами выступали принципиально не советские менестрели Башлачев и Гребенщиков unplugged – давая возможность ощутить свое время как трагическое время разрыва традиций) – когда в современных людях 1980-х воскресало представление о богеме Серебряного века, о спасительности теней прошлого, оживающих в пространстве старой дачи. Когда нет настоящего, когда душна атмосфера, когда нет перспективы – открывается ретроспектива. Обратное движение – в отличие от движения в зыбкое будущее – безгранично, бездонно и содержательно, опирается на ценностную определенность.
В том же духе развивается режиссерская мысль Агеева – он не пытается восстановить легенду, он обращается к теням легенды с целью поддержать угасающий дух сегодня. Ухватиться за устоявшиеся ценности из прошлого, чтобы сохранить настоящее. Театр опрокидывается в прошлое как в сновидение, целебный коллективный гипноз, где обогащается свободой как кислородом.
Агеев и его «труппа» берут именно командой, силой ансамбля, хотя отдельных восторгов заслуживают и Александр Усов, и Алексей Багдасаров. Именно их партии держат форму постановки: христоподобное спокойствие, размеренная речь златоуста-пророка – Усова (сильная, «цементная» роль в спектакле) и мягкая, нежная ирония Багдасарова, на чьих плечах лежит обязанность внести хоть бы какое действие в сплошной диалог прекрасной в своей аморфности, необязательности пьесе.
Владимир Агеев ставит спектакль о красоте человеческого общения, о той точке покоя, в которое уходит человек, «отпущенный» городом. Дом соразмерный человеку, человек соразмерный дому. Дача – особняк – чувство «особничества». Человек как он есть – не улавливаемый ни в какие сети, кроме сетей душевного общения. Диалоги дачников вписаны в изящную рамку природы – тут особое внимание к изысканному видеоряду на заднике. Сплетение душ, «пыльца на пальцах», красота и вязкость слов, речи, в которой утопаешь как в теплом песке.
Обращение в прошлое, чувство несинхронности с настоящим – это спектакль об особой форме духовного фрондерства, когда обособление приравнивается к духовной дисциплине. Агеев уходит в театральное прошлое, как Гротовский уходил в ритуал: понимая, что только в истории, в истоках de profundis можно взять обоснование для работы в настоящем.
Чтобы эту пыльцу перенести из времени во время, нужно быть мастером. Нужно было быть Владимиром Агеевым с его эволюцией режиссера-художника и долго ждать возможностей, чтобы сделать серьезный, достойный театральной памяти и театрального сегодня спектакль.