На Малой сцене МХТ имени Чехова вышел спектакль по знаменитому новаторскому роману Кнута Гамсуна, принесшему ему мировую славу. О спектакле и его постановщице Елизавете Бондарь рассказывает Наталья Шаинян.
Елизавета Бондарь – одно из самых ярких имен нашей новой режиссуры. Эта молодая женщина – отважный исследователь хтони, черных глубин подсознания, причин и проявлений насилия – работает ли она с текстами Горького, фон Триера, Шекспира или современной драматургии.
“Голод” не родился бы, вероятно, без протагониста – Сергея Волкова, питерского ученика Юрия Бутусова, ныне работающего в Театре имени Вахтангова, а в МХТ приглашенного на главную роль в спектакль, выпущенный по роману Кнута Гамсуна (перевод Юргиса Балтрушайтиса, сценическая версия Анны Лифиренко).
Слева фортепьяно, справа барабаны, музыка Романа Пархоменко в живом исполнении прошивает действие. Прямо перед зрителем на широких ступенях портала – стол вроде пьедестала, на столе – человек. Он просыпается одетый и рассказывает нам о радости предстоящего дня, голос его ясен, взгляд чист, интонации спокойны и мягки, а вот тело вытворяет что-то немыслимое – словно Грегор Замза корчится в утро своей метаморфозы, но, недовоплотившись в насекомое, вверх ногами низвергается с ложа. Это противоборство тела и сознания станет стержнем спектакля. На тело воздействует мощная сила – голод, доводящий героя до исступления и галлюцинаций. Эта сила не зависит от его действий, это как будто стихия, бедствие, изменить или отвратить которое он не в силах. Мир вот таков – он лишит тебя куска хлеба, отнимет возможности заработать его или получить чужой милостью. Ни в ком не будет ни сострадания, ни помощи. Лишенное пищи тело переживает что-то вроде наркотической ломки, оно не очень подчинятся герою, который дисциплиной привычных мелких действий, шагами, ритуалами, знакомыми маршрутами блужданий по городу пытается справляться с действительностью, которая все больше плывет, оборачивается мороком. Противостоять ему можно только усилием воли и ума, вопреки всему вести себя прилично из последних, в прямом смысле слова, сил. Не дать голодному дурману сожрать свою личность, остаться человеком – вот о чем спектакль.
Вот герой сталкивается с нищим в подобии шинели (Евгений Перевалов) – бывший вояка просит на хлеб, и это не только вызывает у героя живейшее участие, но он совершает то, что не мог сделать для себя самого – закладывает свой жилет, чтобы добыть гроши чужому. Он доброжелателен, уверен, смел, щедр – и явно нравится себе таким, для него возможность помочь другому важнее собственных рваных штанов и развалившихся башмаков.
Здесь нет какой-то подлинной, здравой, незыблемой реальности, которая конфликтовала бы с порождениями измученного голодом сознания – нет, режиссер погружает зрителя в сознание героя тотально, заставляет мир видеть его глазами. Вот полная торговка пирожками (Мария Сокова), с корзинкой, в чепце – сошла с фламандских полотен; вот уличная шарманщица, приводящая на ум чаплинскую цветочницу (тот же Евгений Перевалов в капоре и сиротском платьице); вот редактор – вертлявый, неуловимый, сыплющий словами хлыщ в белом костюме (Николай Романов); вот сухой фокусник-ростовщик в духе Диккенса (Павел Филиппов), а вот – Илаяли, из выкашливаемых, заикающихся, эхом рождающих друг друга звуков из пересохшего горла героя, из винных паров, из облика случайной прохожей родившееся видение гурии, мечты – тоненькая Полина Романова в словно сползающем с неё платье. И эти милые люди, все как один весьма любезные с героем, не подадут ему ни корки, ни доброго слова.
Есть у него особая гордыня – он поэт, существо иного рода, чем прочие. Он создает лучшее свое сочинение, подарок человечеству, которое редактор осыпает восторгами, но все же не принимает и требует переписать. Мутящимся от голода внутренним оком герой видит себя в славе и богатстве, в ресторане, где мрак зловеще полыхает багровыми отсветами, а официант ставит перед ним на белую скатерть блюдо и грациозно снимает сверкающую крышку. Под ней – огромная обглоданная кость. В глазах, которыми герой Сергея Волкова смотрит на неё, читается все о мире, так принявшем поэта.
Работа актера в этом спектакле безупречна, но равно важна здесь сбалансированность всех элементов – света, звука, темпа, пространства; слаженность ансамбля, которые превращают спектакль в воздушное, изящное, ироническое представление на страшную тему.
Спектакль словно станцован и порой близок к цирку – с такой ловкостью актеры работают с предметами. Башмаки, с которыми разговаривает герой, красноречивы, как на односюжетной картине Ван Гога; трость слепого, которого играет тот же Евгений Перевалов, несколькими гротескными штрихами набрасывая ещё один из своих образов в спектакле – это оружие уличного мошенника, живущее словно отдельной от хозяина жизнью.
Город на сцене – это гранитно-серые плоскости, вертикальные и горизонтальные, то съезжающиеся, то расступающиеся при неровном, словно задыхающемся, запинающемся движении героя по очередному кругу своих мук (художник спектакля – Константин Соловьев). Для героя эти стены и улицы становятся полотнами невиданного театра – они заливаются плотным, густым светом, розовым, синим, зеленым (свет – Иван Фомин). На этом фосфоресцирующем фоне люди теряют трёхмерность, становятся силуэтами, тенями, окончательно превращаются в персонажей бреда изнемогающего поэта.
Глубина маленькой сцены открывается, как гнилая утроба, всасывающая в себя фигурку, скорченную в ванной – это нищенской номер в ржавых потеках по стенам. Три волхва являются одарить его – деньги и счастье предлагают ему на выбор редактор, делец и капитан дальних странствий. По тому, как они нахваливают героя и наперебой оспаривают его друг у друга, ясно, что это видения гаснущего сознания, которому в последней мечте является заслуженное признание от мира. Улыбка, с которой герой выбирает отплытие, не оставляет сомнений – он отправляется туда, откуда никто не вернулся.