В Псковском театре драмы вышла премьера – «Пленные духи» братьев Пресняковых в постановке Айрата Абушахманова. Что общего у этого спектакля и последнего фильма Тарантино, рассказывает корреспондент ТЕАТРА. в Пскове Александр Донецкий.
Жанр спектакля, заявленный в афише: «почти анекдот», завлекает и одновременно вводит в заблуждение. Анонс настраивает на отвязную буффонаду а-ля Хармс («У Пушкина было четыре сына и все идиоты»), но в финале получается нечто иное, едва уловимое и тревожащее. Под яркой маской водевиля скрывается совсем другой, неожиданный и жутковатый лик.
Постмодернисты братья Пресняковы поиграли в «Осторожно, модерн!», а режиссер Айрат Абушахманов изящно перенес эту игру на сцену. «Пленные духи» – идеальная постмодернистская драма, поскольку явилась буквально «после модерна», осмысляя русский символизм как явление искусства через грубую призму массовой культуры. Получилось брутально, но забавно. Фривольная выдумка про якобы «первую встречу» поэта Александра Блока с будущей женой Любой и ее любовником (здесь сам собой родился каламбур) Андреем Белым, приехавшим в Шахматово в поисках «прототипа» Прекрасной Дамы, поначалу действительно кажется не более, чем фарсом, в котором гротескные, будто вырезанные из комикса, фигурки разыгрывают сценки из жизни странных творческих людей, какими они предстают в массовом сознании.
Саша Блок (Максим Плеханов), страдающий ойнерофобией (боязнью снов), в одних подштанниках, наклеив на лицо пушкинские бакенбарды и вооружившись гусиным пером, в ожидании вдохновения следует за наряженным в женское платье и кокошник молодым слугой Сеней, изображающим трансвестита. Мама Саши (Валентина Бонакова) мечтает проникнуть в стихи сына хотя бы «кобылой» из собственного сновидения, но еще больше желает для него всероссийской славы. Но вот на сцену «галопом кентавра» врывается фантом Андрея Белого (Александр Овчаренко), и легкая литературная шутка стремительно трансформируется в остроумную пародию на символистский текст; превращается, перефразируя название последнего фильма Тарантино, в нечто вроде «Однажды… в Серебряном веке».
«Пленные духи» и есть как бы кино, «электрический сон наяву». Анекдот разворачивается на фоне большого рекламного экрана, расцвеченного сиреневым и розовым, на который проецируются титры, указывающие на место действия и сопутствующие обстоятельства: «Шахматово, родовое имение А. А. Блока», «Утро. Где-то далеко запели птицы». Или: «Запахло аммиаком», «Вечер», «Небольшая полянка с огромной кучей мусора» (сценограф спектакля – Альберт Нестеров, художник по свету – Ильшат Саяхов).
Одновременно экран – это огромный, как панорамное окно, выход в иной, параллельный мир, закрытый завесой мнимой видимости. Сквозь вертикальные шторки жалюзи мерцает и просвечивает другая реальность. Собственно, этот экран и есть зримая модель символа, как его понимал Белый: на поверхности играют прихотливые узоры и сполохи, а в узких прорехах вдруг возникают зловещие двойники, намекающие на существование множества «кротовых нор». В каждую из таких «нор» можно легко провалиться: достаточно «проснуться от жизни», чтобы очутиться в табуне кентавров на зеленом пастбище эпохи Гомера.
Это – второе пространство спектакля, а непосредственно на сцене разыгрывается анекдот, выдуманный братьями Пресняковыми: эдакий «альтернативный сюжет» возникновения, пожалуй, самого знаменитого любовного треугольника Серебряного века: «Блок, Менделеева, Белый». Сравнение, сразу приходящее на ум нынешнему зрителю, все та же комедия Тарантино, где два вымышленных героя, актер и каскадер, спасают от неминуемой смерти жену режиссера Романа Поланского, кинозвезду Шэрон Тэйт и ее друзей от банды Чарльза Менсона в августе 1969-го (не важно, что «Пленные духи» написаны в 2002-м, а фильм Тарантино вышел в прокат в 2019-м, этот факт только «изобличает» повышенную восприимчивость братьев Пресняковых, умеющих ловить модные тренды, подтверждает их новаторство).
Так вот, при всей брутальной, снижающей иронии (поэты Блок и Белый, хотя и размышляют вслух о символах и природе творчества, изъясняются, словно мещанские клерки и парикмахеры Зощенко), настоящая тема текста Пресняковых – непростая судьба художника, если и не совсем юродивого, так неврастеника, имеющего настолько тонкие, чувствительные настройки души, что за него становится страшно. Подлинная задача Белого, по заданию Брюсова явившегося в Шахматово, – выяснить, «наш Саша или не наш». Способен ли «барчук» Блок идти до конца, выдержать нечеловеческую духовную нагрузку и отстоять свой экзистенциальный выбор? Для этого Белый и устраивает клоунаду с дуэлью.
Все это вроде бы понятно без лишних толкований, и близко любому творческому человеку, пусть и подается в спектакле Айрата Абушахманова чередой смешных гэгов. Однако за диалогами клубится «филологическая» глубина, которая открывается далеко не всякому зрителю. Штука в том, что анекдот Пресняковых – это прежде всего текстовая игра, подчас весьма рисковая, раскованная и лихая, некий гипертекст, буквально нашпигованный прямыми или перевернутыми цитатами, реминисценциями и аллюзиями, по объему интерпретаций способных легко превзойти исходный текст пьесы.
Разумеется, короткий отзыв на премьеру спектакля – не повод вдаваться в серьезные литературоведческие штудии, но просмотр «Пленных духов» неизбежно вызывает в сознании зрителей целые абзацы комментариев. Спектакль можно снабдить дополнительными экранами, на которые по ходу действия могли бы проецироваться «расшифровки» каких-то обыгрываемых фактов, ситуаций и фраз, как это, напомню, сделал, Кирилл Серебренников в фильме «Лето»; так устроены некоторые фильмы Ларса фон Триера, например, «Нимфоманка» и «Дом, который построил Джек».
Я сейчас, понятно, фантазирую. Но за спинами «Пленных духов» действительно торчит и маячит если и не весь Серебряный век, то творчество Белого и Блока в изрядном объеме. В диалогах и репликах персонажей содержится немало отсылок на страницы и эпизоды из истории литературы и философии начала XX века. Если реальный Белый пародировал «крайности мистицизма» или «петербургский текст», то братья Пресняковы подвергли пародийному смещению, художественной «деконструкции» весь русский символизм, и тем самым как бы актуализировали его, поместили в новый культурный контекст – уже нашего XXI века. И не важно, что случилось это в форме веселой буффонады. Только так, иронизируя и смеясь, и можно донести до зрителя живые творческие импульсы и смыслы.
«Игра в модерн» начинается сразу, с названия, высветившегося на экране. Далеко не всякий, даже литературно образованный зритель, помнит, что в 1934-м году Марина Цветаева опубликовала в парижском журнале «Современные записки» мемуарное эссе под заголовком «Пленный дух», посвященное памяти Андрея Белого. Братья Пресняковы, переведя словосочетание во множественное число, иронически обыграли его, но и расширили смысл: в финале спектакля мы понимаем, что «Пленные духи» – это не только творческие личности, вроде Блока и Белого, но и все прочие персонажи, вышедшие на сцену, и простой мужик Федька, с трудом связывающий слова, нанюхавшийся реактивов и выражающий себя в танце, тоже стихийный символист. И это никакая не шутка, а одно из концептуальных положений символизма реального Андрея Белого.
Когда Белый уверяет Блока и его маму в том, что способен очнуться «в стаде, среди кентавров», что каждый человек может «исчезнуть здесь, и появиться там», когда он, рассказывая о Валерии Брюсове, кричит в приступе энтузиазма: «…искать! Как аргонавты – за золотым руном! И с прискоком, и с прискоком, раз-з-з – два – три!», он кратко напоминает зрителю об одном из любопытнейших эпизодов культуры Серебряного века – московском литературно-философском «кружке аргонавтов», собрании поэтов и мистиков, неформальным лидером которого был сам Белый.
Тут вполне может пригодиться цитата из «Дневника» Брюсова от 1903 года: «Бугаев заходил ко мне несколько раз. Мы много говорили – конечно, о Христе, христовом чувстве. Потом о кентаврах, силенах, об их бытии. Рассказывал, как ходил искать кентавров за Девичий монастырь, по ту сторону Москва-реки. Как единорог ходил по его комнате… Потом Белый разослал своим знакомым карточки (визитные) будто бы от единорогов, силенов, etc. Сам Белый смутился и стал уверять, что это для него «шутка». Но прежде для него это не было шуткой, а желанием создать «атмосферу» – делать всё так, как будто бы эти единороги существовали». Понятно, что эту цитату я нашел позже, после спектакля, в одной из статей о мифотворчестве московских аргонавтов. Но именно так и работает идеальная постмодернистская драма: она обязательно содержит «сигналы», отсылающие зрителя к контексту модернизма.
В «Пленных духах» это происходит так: на сцене, за экраном, появляется зловещий «двойник Саши» (режиссер усиливает эффект тревоги звуком и зелёным мигающим светом), и зритель тут же реанимирует в памяти одно из самых драматичных стихотворений Блока, которое так и называется – «Двойник»: «Вдруг вижу — из ночи туманной, / Шатаясь, подходит ко мне / Стареющий юноша (странно, / Не снился ли мне он во сне?)…».
Или Саша Блок объясняет Любе Менделевой, почему ему нельзя к ней прикасаться: «Нет, – нельзя, к вам нельзя, – я тогда… у меня сложился свой образ, он другой, он … его нельзя нарушать, он уже готов, а вдруг я прикоснусь, и всё будет по-другому? Вы окажетесь другой…». Любитель поэзии Блока тут же вспомнит легендарные строки: «Весь горизонт в огне, и близко появленье, / Но страшно мне: изменишь облик Ты…».
Андрей шутит, что теперь будет говорить только басом, а культурный зритель вспоминает строчки Белого, предвосхитившие эксперименты футуристов: «Голосил / низким басом. / В небеса запустил / ананасом». Иногда персонажи разговаривают как бы шарадами. Белый говорит: «А вас, может, застукают с таинственной Незнакомкой… где-нибудь в Америке, на страусиной ферме». Очевидно, что это прямая отсылка к знаменитому стихотворению Блока «Незнакомка».
Когда Менделеев и Белый обсуждают его странный костюм, они отсылают сразу к двум «знаковым» и важным текстам Блока и Белого – к персонажу из драмы «Балаганчик» и к «Демону пространства», в которого наряжался Николай Аблеухов в романе «Петербург». В спектакле Дмитрий Иванович спрашивает у Белого: «А что ваш костюм, в принципе, означает – Арлекина?». «Ну какая же я вам Арлекина? – Отвечает Белый. – Я – Красное Домино!».
Белый упоминает художника-абстракциониста Пикассо. Почему именно Пикассо? Но специалист по Белому, коль он вдруг явится в зрительном зале, наверняка вспомнит рецензию философа Николая Бердяева о романе «Петербург», увидевшего в методе изображения реальности Белого – цитирую: «кубизм в художественной прозе, по силе равный живописному кубизму Пикассо». Когда в доме Менделеева раздается взрыв, то это, конечно, аллюзия на сюжет того же «Петербурга». И так далее.
Нужна ли вся эта информация зрителю? Желательна, но не обязательна. От культуры Серебряного века нас отделяет как минимум сто лет, от времени действия фильма «Однажды… в Голливуде» – всего пятьдесят, но значит ли это, что мы воспринимаем творение Тарантино адекватно его замыслу? Нет, мы считываем только его внешний, фабульный слой. Мы весьма приблизительно представляем (или совсем не представляем) себе американскую массовую культуру 60-х годов прошлого века. Для русского зрителя все эти пестрые артефакты: поп-музыка, телесериалы, спагетти-вестерны, вечеринки мужских глянцевых журналов типа «Плейбой» – белый шум или, в лучшем случае, «езда в незнамое», скольжение по поверхности чего-то нового, тоже требующего комментария. Но это не мешает нам смотреть фильм.
Так и с «Пленными духами»: пусть прихотливый символистский контекст остается где-то нераспознанным, а где-то неразгаданным, «темным», но он в любом случае оставляет в сознании мощный клубящийся «след», создает культурологический объем. В спектакле происходит встреча зрителя с «многострунной», полифонической культурой Серебряного века: один летний день условного «19-го числа» волей драматургов вмещает в себя сразу несколько лет из жизни русского символизма. И пусть это не реальные, биографические «Блок, Белый, Люба», а «как бы Блок, как бы Белый, как бы Люба», то есть их шутливые проекции, художественные аватары, гротескные двойники, – спектакль Айрата Абушахманова вышел хорошей иллюстрацией: внятной, убедительной и живой.
В финале звучит записанный на фонограф голос Белого и, ей богу, ни слова не разобрать, что он там читает, а вот песенка Вертинского на стихи Блока понятна каждому: все мы, дети, «мальчики да девочки», ждем своей заветной встречи: кто – с Прекрасной Дамой, кто – с кентавром, кто – с Христом, а кто-то и с «Пленными духами», самозабвенно играющими в «вечное возвращение».