В Камергерском переулке открыли памятник Станиславскому и Немировичу-Данченко. Один из инициаторов события Олег Табаков. Я люблю Табакова. Люблю не потому, что работаю в Школе-Студии МХАТ, а наоборот, работаю — потому что. Люблю любовью безответной, но давней, с 1975 года, когда школьницей поступила в его первую студию, которая занималась в Доме Пионеров, в переулке Стопани. Следуя логике, за этим должна идти фраза: «Если я люблю Табакова, то мне нравится все, что он делает, а, значит, памятник скульптора Алексея Морозова мне нравится». Здесь я остановлюсь и зафиксирую ход своих мыслей.
Мне нравится идея памятника. Нравится, что К. Станиславский и Вл. Немирович-Данченко опять вместе, что реализован потенциал магического «если», что рядом с их «нерукотворным» памятником — с театром, появился рукотворный, что в издательстве МХАТ вышли 4 тома творческого наследия Немировича-Данченко и письма Бокшанской к нему, и что все у нас будет хорошо, потому что справедливость восторжествовала.
А теперь несколько слов о руках, которые сотворили памятник. Вернее, о том, что открылось глазам людей, собравшихся в Камергерском 3 сентября 2014 года. Глазам открылся… компромисс, т.е. в Камергерском родился памятник компромиссу — и это неплохо, ибо сосуществование в одном театре К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко и было многолетним компромиссом.
До разговора о том, как выглядят на памятнике «гении места», хорошо бы поговорить о месте. Скульптору и архитектору проекта (а Алексей Морозов исполнил обе роли) предстояло вписать памятник в улицу, решить, куда смотрят герои с пьедестала — на Тверскую или же на театр, который они создали.
По логике, фасад памятника должен быть обращен к театру. Тогда Станиславский и Немирович повернутся спинами к площади, ибо Тверская в этом месте выглядит площадью с домами различных исторических эпох. Было решено, что они смотрят на Тверскую. Но для того, чтобы скульптура не читалась отказом отцов-создателей иметь что-либо общее с собственным детищем, на постамент, с той стороны, что смотрит вглубь переулка, мастерски прикреплены две маски — трагедии и комедии. А, кроме того, гении русского театра, в исполнении Морозова, замечательно «играют спиной».
Морозов показывает создателей МХАТа, как он сам заявил «молодыми и дееспособными»… и, добавлю от себя — чрезвычайно усатыми. Я не знаю, когда Станиславский сбрил усы, и задавал ли ему кто-нибудь вопрос: «Костя, ты зачем усы сбрил?» (см. фильм «Бриллиантовая рука»). Немирович-Данченко в смысле усов оказался более постоянным. Конечно, мне неловко за пикантность догадки, но я уверена, что для скульптора Алексея Морозова усы были важнейшей метафорой. Он ведь очень внимателен к деталям: у Станиславского оттопыривается левый карман, у Немировича появилась складка около второй пуговицы — то есть, это не парадные, а реалистические портреты — все, как в жизни! Но нужна была метафора, которую человек разглядывающий памятник, а затем входящий во МХАТ, прочувствует, даже, если не прочтет. Тот, кто приближается к театру с Тверской, сперва встретится с памятником, а потом уже войдет в театр. И он/она поймет (как правильно сказала на открытии памятника Валентина Матвиенко), что театр начинается не с вешалки, а со скульптуры основоположников.
Почему же должно возникнуть чувство родства между Станиславским, Немировичем и МХАТом, и причем здесь усы? Именно они-то и роднят отцов-основателей с театром, ибо усы похожи… на чайку, что украшает занавес, служебный вход и кассы театра. Кто мне не верит, сравните. А еще, усы — через чайку — соединяют отцов-основателей с А.П. Чеховым — автором одноименной пьесы. По-моему, это гениально.
То есть, я хочу сказать, что бронзовый памятник мне понравился. Если я правильно понимаю, то он со временем позеленеет, на нем появится благородная патина. Без дополнительных человеческих усилий этот процесс занимает 80-100 лет. С грустью думаю, что мне этого уже не увидеть.
У меня, правда, есть одно предложение к скульптору. Я бы где-нибудь — под ногами великих или в любом другом месте (по усмотрению автора) — спрятала бы маленькую собачку, или синюю птичку, или сверчка (последний хотя и имеет косвенное отношение к К.С. или Вл.И., смотрелся бы замечательно). Тогда с памятником можно было бы даже играть: искать секретики, как на картинках в журналах моего детства мы искали «охотника».