Фото из спектакля «Мата Хари». Автор фото – Николай Казаков.
Побывав в Мосгорсуде и посмотрев несколько питерских премьер конца прошлого и начала нынешнего сезона, корреспондент ТЕАТРА. задумался о том, почему жанр кабаре так подходит к рассказу о том, что такое правосудие.
Когда я впервые написала о постановке «Холокост кабаре» и отправила текст редактору местного профильного СМИ, на меня обрушился… редакторский гнев. Как я могла в таком тоне писать про спектакль, где не звучит прямо осуждение фашизма, как его могли допустить к показу в России, ведь деды воевали, как мы, зрители, могли хлопать… Пару месяцев спустя «Холокост кабаре» показывают вновь, и на этот раз, после арестов и судов июня мотив судилища звучит пророчески. Да, провокационный спектакль на болезненную тему предсказуемо собрал полный зал. Тандем петербургского режиссера Ильи Мощицкого и киевского композитора Дмитрия Саратского вывел на петербургские и киевские подмостки нашумевшую канадскую пьесу. Речь идет о суде над Джоном Демьянюком, украинцем, которого интернациональное правосудие сочло виновным в геноциде. Якобы в Кливленде, штат Огайо, много лет скрывался пресловутый «Иван Грозный» — палач из нацистских «лагерей смерти», в 1952 году под видом беженца прибывший в Америку. И здесь важно уяснить, что не тема или подача делают постановку актуальной, а тот зритель, на которого она рассчитана.
В Петербурге набирает популярность форма спектакля-кабаре: вспомним «Кабаре Брехт» в Театре Ленсовета, «Мату Хари» в Камерном театре Малыщицкого, «Фунт мяса» в Каменноостровском театре БДТ. В последнем, как и в спектакле Ильи Мощицкого, заметно изменившееся со времен того же «Брехта» отношение к зрителю. Создателей спектакля занимает не совесть, моральные дилеммы и внутренние драмы ключевого персонажа или зрителя, а реакция толпы в целом. Площадной прием манипуляции в театре применяется все настойчивее. В начале спектакля (то бишь, судебного процесса) в зал брошена реплика: «Среди вас есть пожилые нацисты? Встаньте, пожалуйста!». Подсветка, неловкие смешки. На сцену выкатывают инвалидную коляску с престарелым дядюшкой. Если вы никогда не бывали в суде на слушаниях по статье 105 УК РФ, охватить полифонию мнений, примириться с доводами сторон будет сложно. На то и расчет. И вот уже вы, ужасаясь самого себя, хотите растерзать этого пожилого инвалида. Ну или пляшущих вокруг него стервятников-обвинителей — если адвокат вас-таки убедил.
Спектакль претендует на некую если не документальность, то буквальность. Репортажный реализм в цифрах и фактах о жертвах холокоста вкупе с вызывающей гротескной формой — нынче чуть ли не самый актуальный стиль высказывания. Видимо, иначе затронуть чувства одурманенных теленовостями и воинственной риторикой зрителей не выходит. А ведь сюжет о том, как Демьянюка десятилетиями мотали по судам, лишая и восстанавливая в правах, скидывая с рук на руки разным правительствам, тянет на оскаровское кино в духе Клинта Иствуда. Несговорчивость судебной системы в этом случае намекает, сколь политическим было изначальное решение США сдать Демьянюка — кем бы он ни был на самом деле, простым охранником или кровавым «Иваном Грозным».
Формат кабаре, саркастически обыгрывающий жажду возмездия (как тут не вспомнить радикальных молодых израилетян, жестоко «тролливших» запертых в израильской тюрьме террористов) и американскую прагматичность в поиске «козла отпущения», делает вовсе необязательным установление истины. Что делал Джон Демьянюк во время войны? Был в плену, как он сам говорит, или травил евреев в газовой камере? На сцене по-кошачьи разгуливает «вторая личность» Демьянюка, стильный компактный нацист: «Иван Грозный», страшный СС-овец и изобретатель пыток, или просто психопат. Так или иначе, этот персонаж играет «темную сторону» героя. Зрителям напоминают, что любой из присутствующих, пока жив, может оказаться в шкуре подсудимого. Как он, быть на сцене в круге света и доказывать, что ты уже давно не тот человек из 1943 года, а лишь американец, который любит смотреть бейсбол, копаться в огороде и печь пироги.
Вообще из «суда» непроизвольно делаешь вывод, что палачи фашистского режима не намного более чудовищны, чем их воинственные обвинител, циничные адвокаты и журналисты и общество, не ставшее терпимее. И у этого нового общества другие монстры, а Иван Демьянюк был здесь тихим фермером, никогда не вспоминавшим о прошлом. В финале нас подводят к мысли, высказанной адвокатом Демьянюка — может, герой и сделал что-то не по совести в войну — но не геноцид, который на него пытаются повесить. Ну а чтобы процесс не выглядел серьезным, как чинная «оскаровская» драма, здесь примешаны шутки про быт солдат-власовцев, фанатичных нацистов и Гитлера. И петербургский зритель оказался на удивление готов воспринять эти пограничные перлы: в Киеве, например, протесты против спектакля начались еще до показа.
Формат спектакля-суда, показывающего лицо толпы и манипулирующего ей, в прошедшем сезоне успешно применяли и в БДТ. Премьеру «Фунт мяса» как будто затмил куда более гуманный к зрителю «Губернатор». Между тем, жестокий суд — «ринг», в который команда молодых авторов превратила «Венецианского купца», для зрителя может быть куда полезнее.
Спектакль-манипуляция, провокация, реалити-шоу. Вы еще не дошли до уютного партера Каменноостровского театра, как узнаете, что попали на игру. Глашатаи вещают: можете смеяться, плакать, щипать соседа или знакомиться с ним и «втихаря доедать принесенный с собой яблочный пирог». В зале: гирлянды с фонариками и диско-шар, будто забытые после чьего-то корпоратива. Вместо изящных стульев с синей обивкой партер заставлен грубыми скамьями без спинок, и зрители сутуло кучкуются плечом к плечу. Начинается действо с резкого, саркастически обыгранного пролога, противопоставляющего психологический театр уличному. Столкновение крайностей, почти осязаемый выплеск энергии. «Фунт мяса» — очень простой по конструкции спектакль, лихо замешанный на площадном театре и ТВ-шоу. Играя на болевых точках российского (да и не только) общества — феминизм, гомосексуализм, пресловутый национальный вопрос, режиссерская команда показывает, как легко манипулировать толпой.
Информационный поток довел нас до такой степени возбудимости, что мы готовы отправить шекспировского героя под бензопилу. Собственно, только герои здесь от Шекспира и остались. Бальтазар (клоун театра «Лицедеи» и мастер своего дела Анвар Либабов. Здесь он — шекспировский шут, хозяин казино «Глобус» и один из трех евангельских волхвов) приглашает на неправедный суд. «Потому что праведного суда не бывает». Предполагается, что история, написанная 400 лет назад, уже произошла, а теперь в театре дают «батл» между старинными персонажами. На сцену-ринг они выходят парами и отстаивают каждый свою правду: перед зрителями и друг другом. Тот, кто убедит толпу, вырежет из тела соперника фунт мяса. Суд вершат зрители: с каждым поединком они все громче кричат, хлопают и топают. Пару сотен мыслящих индивидуальностей Бальтазар ловко превращает в толпу, требующую зрелища. Мяса и зрелища.
Первое противостояние — сильная независимая Порция против покорной, «домостроевской» Джессики. Из последней «вырезают» шматок мяса. Старый Дож в малиновом пиджаке против пламенного либерала Лоренцо. Открытый гомосексуалист против своего закомплексованного любовника. Экспрессия, трагикомичность, экивоки в зал. «Я сгораю! Чё ты ржешь — не видишь, я горю!!» На фоне нелепо пляшет поп-арт кабаре, звучит навязчивый вокализ. Пир горой, Бальтазар треплет в руках сырую курицу, рыбу. Включаясь в игру, вы неизбежно узнаете мысли соседей и сообщаете им свои. Во время очередного поединка женщина слева от меня вдруг перестала хлопать, топать и кричать. Она вышла из игры, а зал все больше вовлекался в фарс. Считается, что Шекспир под видом Венеции обличал Лондон и ему же признавался в любви.
Теперь на этом же материале выросли недвусмысленные параллели между Венецией и Петербургом. Вот суд над гомосексуалистами, которых понятно, в чем обвиняют. До вырезания мяса дело не дошло — обоих картинно расстреляли провокаторы на «суде». Короткие колкие стишки завершают страшную метафору — смотреть на сцену весело, а осмыслять происходящее больно и неуютно. Как и отдавать себе отчет, что самосуд затягивает. Пошлые частушки, юмор на грани. «Чего вам хочется, скажите? — Мяса!» — гудит публика. И так два часа без антракта. Театр словно вышел на тропу войны, соревнуясь с телевидением в зомбировании зрителя. «Венецианский купец» — история бесчеловечная. Театр выводит этот принцип на новый виток, вырезая из себя, из нас, из самого Шекспира кусок человечности. «Вы забудьте все, о чем мы тут говорили, живите своей жизнью», — напутствует Анвар-Бальтазар в надежде, что ему удалось заронить в зрителя сомнение. На выходе из зала посещает странное чувство: хочется смотреть в глаза каждому с вопросом: «Ведь все, что сейчас тут было, здесь и останется? Вы никому не скажете?» В общем, это не тот спектакль, который хочется советовать всем и вся. Это скорее кукла-вуду нашего общества и эксперимент, который интересно повторить, но только над собой.
Премьера-кабаре, которая прошла еще тише — «Глаза дня» Елены Греминой в Камерном театре Малыщицкого. Поставил пьесу Петр Шерешевский, уже заслуживший симпатии и полные залы в этом небольшом театре со своей аудиторией. Здесь всегда аншлаг, и начало почти каждого спектакля задерживается на пять-семь минут, потому что надо укомплектовать гостей на три ряда лавочек, что при свободной рассадке непросто. Наконец, когда все дамские сумки вжаты в колени хозяек, а в третьем ряду перестают спорить о том, на сколько человек рассчитана каждая скамья, в облаках сухого дыма начинается «Мата Хари».
Пьеса предлагает жизнь-миф, историю, использующую реальный исторический фон и недостаток фактов, чтобы внушить зрителю литературное, драматическое видение судьбы Гертруды Целле. Масштабы шпионской деятельности танцовщицы сильно преувеличены, а ее отношение к шифровкам и донесениям, напротив, обозначено как «скучные неженские дела». Получается этакая Жанна Д’Арк с реверансами феминизму.
Обыграв текст в формате кабаре, Шерешевский отдаляет от зрителя мелодраматическое начало, вместе со снижением пафоса добавляя ощущение, что история будет повторяться вновь и вновь, и на каждом новом витке герои будут делать те же ошибки. Донос, предательство, измена. При этом вопросы, которые задает постановка, адресованы личности, а не толпе, как остросюжетный «Фунт мяса». Это про преступление и наказание, предательство и кару, веру и отречение. И нет ощущения стихийной толпы и общего безумия, захватившего зал, моральная дилемма — личное дело каждого.
К слову, тему кабаре режиссер не так явно, но уже вводил в «Конформисте». «Мата Хари» в куда более гротескной форме продолжает линию «Конформиста», но уходит от темы непреодолимых внешних сил. Более утонченным выглядит и мотив манипуляции — за счет неординарного, экзотического центрального персонажа и публичного самокопания героев. Постановка говорит нам, что человек — лишь тот, кем он хочет быть (или казаться), что все переменчиво и бессмысленно, кроме внутренней свободы. И война здесь скорее не исторический фон, а сюжет внутренний, психологический. Ключевая же тема, красной нитью проходящая через «Мату Хари», «Конформиста», «Фунт мяса» и «Холокост кабаре» — предательство. В случае со спектаклями Шерешевского молодая актриса Надежда Черных завораживающе, тонко и хрупко играет женщину, которую предают, и она об этом знает. Шерешевский не отвечает зрителю на вопрос, как жить, если свободного человека всегда будут предавать.
Мата Хари, танцуя, успокаивает нас историями про множества следующих воплощений. Последствия предательства и все, что будет с нами, если государство даст крен в сторону фанатизма и пренебрежения человеком, если мы позволим увлечь себя мифическими «интересами нации» и внешнеполитической псевдо-аналитикой, показал Лев Додин, поставивший «Страх любовь отчаяние» по Брехту. Это не отчаянный захлебывающийся возглас в защиту гуманизма, это жесткое высказывание, констатация факта: вы, сидящие в зале, это допустили. А по опыту недавних премьер мы знаем, что театрал так же легко поддается манипуляции, как любой тв-зритель. Скомпилировав «Страх и отчаяние в третьей империи» и «Разговоры беженцев», Додин получил неутешительную данность с пугающе пророческими высказываниями.
Тут школьный учитель не успевает осваивать учебники по переписанной истории, а силовики и штурмовики вызывают иррациональный страх. Тема предательства у Додина натуралистична — мы видим, как дрожат родители, опасаясь, что на них донес сын, как уважаемый судья соглашается на любое «кривосудие». Опасная перспектива «сильной власти» — когда культивируемая сила предает тех, кого должна защищать, и в опьянении властью уничтожает совесть общества. «Страх любовь отчаяние» выглядит тем гротескнее, что действие происходит в кабачке, и штурмовики пьют то же самое пиво, что и беззубый узник лагерей за соседним столиком, на этом фоне беззаботно играет музыка. Именно это замалчивание, покорность силе и самодурству и вызывает негодование режиссера и должно всколыхнуть зрительскую совесть. Здесь, в отличие от «Маты Хари», нет романтического, сильного, свободного героя. Его место придется занять кому-то из нас.