Фото: Ruta Jekentaite.
Вильнюсский городской театр (ОКТ) и Литовская национальная драма показали новую постановку Оскараса Коршуноваса. “Эгле, королева ужей” – это интерактивный спектакль-инсталляция, или попросту – бродилка, украсившая программу фестиваля «Sirenos». О новом спектакле – корреспондент Театра. из Беларуси.
Минуя полицейских со щитами, под лай немецких овчарок мы вошли в здание заброшенной больницы. Напряжение нарастало тем сильнее, чем медленнее шла толпа. Хотелось вырваться, пройти вперед, увидеть, что же там внутри. Вместо этого — зависимость от других, от неудобных правил игры, которые нельзя изменить. Видимо, что-то схожее чувствовали беженцы, которые в 2013 году оккупировали церковь в Вене, бастуя против невыносимых условий в специальных лагерях — об этом нобелевский лауреат Эльфрида Елинек написала пьесу «Просители» («Die Schutzbefohlenen»). Этот текст и стал отправной точкой для нового спектакля Оскараса Коршуноваса.
Ужасающие комментарии его соотечественников на одном из популярных интернет-порталов доказывают, что даже в Литве, где беженцев практически нет, а одна треть населения — социальные эмигранты, существуют проблемы ненависти и нетерпимости. Исследовать их режиссер решил не только через пьесу Елинек (а она, в свою очередь, содержит отсылки к «Просительницам» Эсхила), но и через архетипы литовской народной сказки «Эгле, королева ужей», в которой отчетливо просматривается тема «своих» и «чужих». Легенда рассказывает о молодой девушке Эгле, которая против своей воли вышла замуж за водяного змея — он вскоре превратился в прекрасного юношу, и молодожены счастливо зажили в подводном царстве. Все было бы хорошо, если бы не братья Эгле: пока она гостила у родителей, они убили ее «нечеловеческого» мужа. Узнав правду, девушка превратила себя в ель (так переводится имя Эгле с литовского), а своих детей — в осину, ясень и дуб.
Оскарас Коршуновас создает постдраматический коллаж из национальных литовских, мусульманских, христианских образов. Спектакль мистериален, его пространство сложно организовано: комнаты-инсталляции отсылают к средневековым «домикам» для показа преставлений, которые обычно рассеивались по базарной площади. Перемещаясь по трехэтажной больнице, мы следуем по коридорам сознания режиссера — место Коршуновас выбирает не случайно, он хочет вылечить европейскую цивилизацию от вражды, надеясь, что каждая «палата» окажется терапевтической.
Отправная точка — Венский костел, оккупированный беженцами. Внутри светящегося креста, надрывно кричит человек — о вере и Боге. Между зрителями снует женщина подозрительного вида — она трогает их сумки, карманы, заглядывает в глаза. Воздух наполнен тяжелым запахом благовоний — совсем рядом «арабки» в мусульманских одеждах расплескивают воду, воздевают вверх руки и громко нараспев обращаются к небу. Режиссер еще в самом начале сталкивает разные культуры и религии.
Лейтмотивной спектакля становится тема воды: ее архетипический образ присутствует и в пьесе Елинек, и в литовской сказке, и в документальных цитатах. Одна из первых комнат — затемненная, подсвеченная синим: тут весла, шлюпки, спасательные жилеты и их отражения — на залитом водой полу: в том же 2013-м, когда в Вене был оккупирован костел, сотни африканских беженцев утонули на пути в Европу. Намного позже на экране в одной из комнат можно будет прочитать: «Что разделяет человека и животное? Средиземное море». Вода становится границей вражды, разделяющей своих и чужих — земное и подводное царства. Оскарас Коршуновас рассуждает о проблемах беженцев как о проблемах межрасовой борьбы, братоубийства.
Через призму прошлого режиссер пытается спрогнозировать будущее. Многочисленные отсылки к репрессиям, геноциду и фашизму — все это об одном, о теории сверхчеловека и неоправданной ненависти. Вот гора обуви, вот — свалка чемоданов. Стоя напротив кучи одежды брутальная женщина громко повторяет: «Женское — в одну сторону, мужское — в другую». На балконе второго этажа — огромная скульптурная голова Сталина, неукоснительно за всем наблюдающая. Спасает только то, что голова эта, словно египетский Сфинкс, с немного обломанным носом — и, значит, осталась в давнем прошлом. Однако Коршуновас вступает в диалог с историей: рядом с монументом молодой человек держит вытянутый вверх указательный палец — и в исламе, и в христианстве, символизирующий связь с небом. На фоне атеистического советского прошлого режиссер снова говорит о религии. Эту же идею развивают портреты императоров, советских вождей, фашистская символика, которые, как в запасниках, сложены у стенки и ждут своего очередного часа, напоминая о людях-марионетках в руках человека-властителя.
Одна из инсталляций — с инвалидными колясками: люди, которые вынуждены постоянно умолять об убежище, подчиняться. Коршуновас позволяет прикоснуться к чужой боли, визуализирует калечащую беспомощность, невозможность самостоятельного контроля над своим разумом и телом. В холодной комнате, влажной от конденсата горячей воды, парень моет в тазу девушку. Она извивается и истошно вопит, когда тот деловито направляет руку с тряпкой к ее промежности. Почти об этом же и красная комната-шкаф со стриптизершей, и сцена-кастинг в порно, когда актрисе приходится эротично засовывать руку в горло, а потом сплевывать слюну и рвоту на пол. Вынужденная объективация себя, которую легко выбрать, если пособия не дают, а трогать чужие сумки, как делала девушка в начале, не хочется. Всему этому противопоставляется обнаженная «нимфа», лежащая на травяном дерне — она сама решает: заигрывать или нет, и, как только отходят мужчины, кокетливо показывает свое топ-модельное тело. Иногда важно не то, из чего выбирать, а сама возможность выбора, которой у беженцев практически нет. В сознании всплывают документальные факты: в то время, когда Австрия усилила политику иммиграции, богатые иностранки быстро получали гражданство.
Рядом, в комнате с охотничьими трофеями на стенах поют а капелла мужчины: видимо, те самые братья, убившие змея. Как часто бывает: кто-то может погибнуть, а кому-то до этого нет дела. В одной из соседних палат, через стекло можно увидеть, как на зеркальном столе омывают труп, а рядом, за перегородкой, голые мужчины играют в твистер, в то время как один из них пытается выпрыгнуть в окно. Безразличие общества, сосредоточенность каждого только на своих интересах — проблема, из-за которой возникали диктаторские режимы, погибало множество людей. Параллели с сегодняшним днем очевидны.
Ближе к финалу «прогулки» мы попадем в комнату с исповедальней, вдоль стен которой будут стоять иконы и кресты — они тоже, как и портреты вождей, ждут своего часа.Внезапно возникает крамольная мысль: дело ведь не в религиозной борьбе, истоки ненависти лежат намного глубже.
Ближе к ночи и к концу нашего путешествия комнаты оживают. Пустые палаты-инсталляции заполняются, «жители» начинают активно взаимодействовать со зрителями, выходить за границы отведенного им пространства. Вот нам мило предлагают избить дубинкой кусок подвешенного дерева, а через минуту уже следят, чтобы мы это выполняли, не отвлекаясь. Рядом — та же история с предложением «подержать ружье». Поддавшись любопытству, мы становимся соучастниками насилия, не менее ответственными за последствия, чем парни с битами, стоящие у дверей.
В поиске точек осознанного и насильственного слияния культур, Коршуновас обращается к теме свадьбы. Неприятный желтый свет, высокие зеркала с висящими на них платьями, разбитые бутылки от шампанского, пары которого распространяют гниловатый запах — атмосфера насильственного, нежеланного брака. Это передает состояние Эгле, к которой сватался ужиный король — скользкий, некрасивый по человеческим меркам. Режиссер опускает момент превращения змея в прекрасного принца — наоборот, он подчеркивает разницу культур и мировосприятия.
Эгле теряет мужа — как ужи сползают вниз по лестнице обезумевшие невесты, белые платья пачкаются, макияж течет, а в это время европеец несет наверх на плечах арабку. Видимо, из их брака ничего не получится, а если получится — помешает кто-то третий, например, как в истории Эгле — братья.
Невесты заводят лиричную песню, и, словно в память о тех, кто погребен в морской пучине, осторожно, чтобы не пролить ни капли, переливают из ведра в ведро воду. Однако об очищении речь не идет. Тем, у кого накопилось столько ненависти, не хватит воды, чтобы отмыть «грязь» с тех, кого они считают «чужими». И никакой воды не хватит, чтобы отмыть руки всем, кто пытался и пытается вырастить нацию сверхлюдей.
Зрители перемещаются в палату, увешанную восточными коврами, — на их фоне выступают рок-музыканты. Пространство наполняется резонирующими звуками, все танцуют, и, кажется, вот оно, долгожданное ликование, радостный хор, как в «Просителях» Эсхила. Но все не так просто: текст песни — комментарии рядовых литовцев о беженцах, такие же ужасающие, как и в самом начале. Видимо, ненависть — хроническая болезнь: кажется, вылечился, а она подступает снова.
Оскарас Коршуновас фиксирует проблему и позволяет посмотреть на нее с разных ракурсов. Все увиденное — мозаика в калейдоскопе, по ней каждый составляет свое собственное понимание ситуации. Если проходить комнаты неосознанно и быстро — может ничего не получиться. Надо идти наперекор: задерживаться как можно дольше, слышать «keep moving» от охранника, заворачивать не туда, нарываясь на его же дубинку, принимать любой интерактив и придумывать его самому: трогать, прислушиваться, вдыхать — тогда что-то произойдет. В финале одна из «жительниц» больницы обнимала некоторых зрителей — от нее пахло потом и чем-то кислым. И тогда думаешь о том, что иногда лучше любить ближнего на расстоянии. Но не тогда, когда тебя просят о помощи.