Журнал ТЕАТР. – о “Садко” Дмитрия Чернякова в Большом театре.
Любой каприз за ваши деньги – если современным горожанам чего-то в жизни не хватает, они могут купить тур в парк, где их ждут эксклюзивные приключения. (Да, реклама должна быть именно про “эксклюзив” – так это работает, даже если туры поставлены на поток). Идея, четыре года назад мощно сработавшая на телевидении (сериал HBO, в котором андроиды изображали для возжаждавших безопасных авантюр туристов жителей дикого Запада, получил сумасшедшие рейтинги) пригодилась и Дмитрию Чернякову в новеньком его “Садко”. Главные герои спектакля отправляются в некий “Парк исполнения желаний”, оказываясь как бы в пространстве русской былины; как и в “Мире дикого Запада”, они узнают про себя много такого, чего знать бы и не хотелось.
Нет, конечно, тут нет речи о заимствовании сюжета – этими темами “игры в жизнь” Черняков занимается очень давно. “Трубадур”, “Кармен”, “Снегурочка” – от психодрамы к исторической реконструкции, с постоянным напоминанием о том, как легко заиграться. Театральный человек, Черняков отстаивает границы театра. Выступая, собственно, в нашей реальности, где многие актеры и режиссеры просто рвутся в зрительный зал, чтобы пообщаться с публикой, физически ее потрогать, спровоцировать, – страшным консерватором. Вот давайте мы оставим игру здесь, за линией рампы – упорно говорят его спектакли. А вы уж как-нибудь разберитесь с собственными жизнями, никем не притворяясь.
Итак, в “Садко” у нас – очередное путешествие за грань игры, закончившееся плачевно. (Думаю, для тех, кто видел хоть один спектакль Чернякова, отсутствие хэппи-энда в опере, где этот хэппи-энд вроде бы прописан композитором – не сюрприз). До того, как прозвучит самая первая нота Римского-Корсакова, нам показывают на экране небольшие собеседования с Садко, Любавой Буслаевной и Волховой. Ну то есть как на самом деле зовут этого молодого мужчину в свитерке, стеснительно рассказывающего о том, что он любит былины, начинающую стареть ухоженную даму, жалующуюся на то, что никакие отношения у нее не длятся более полугода, и модную молодую женщину – мы не знаем. Новгородским гусляром Садко, его нелюбимой женой Любавой Буслаевной и дочерью морского царя Волховой они станут в “Парке исполнения желаний”. Вот только уберут экран, как на громадную пустую сцену Большого опустится железная арка с сияющей вывеской парка.
А затем мгновенно соберется декорация первой картины – нам будет явлена гридня, где собрались на пир новгородские купцы. Черняков, всегда сам оформляющий свои спектакли, в этот раз решил использовать эскизы к нескольким знаменитым постановкам прошлых лет. Гридня здесь – из 1901 года, из Мариинского театра, где ее сотворил Аполлинарий Васнецов. Но это, разумеется, не простое копирование: “та” декорация теперь отчетливо собрана из фрагментов на наших глазах – а потом так же на наших глазах будет разобрана рабочими. Театр не собирается “обманывать” зрителя так простодушно – поэтому и задник в следующей картине (”Ильмень-озеро”, 1914 год, Иван Билибин) будет назойливо морщить. И последующие картины, где идут отсылки к работам Николая Рериха, Константина Коровина, Владимира Егорова – это “приветы” прошлым эпохам, но не “игра в них”. Черняков перебирает артефакты из истории русской оперы, отдает им должное – но в финале оставит героев в пустом пространстве. Потому что жить (даже прекрасным) прошлым невозможно, а тот, кто стремится это делать – теряет настоящее.
А ведь именно в прошлое стремится главный герой. Разумеется, не в реальное прошлое (с отсутствием антибиотиков и канализации) – а вот в эти сказочные картинки. (Так театр, всегда живой, воюющий, тоскующий и празднующий, в “исторической живописи” выглядит умилительно во все времена). Попав же “в картинку”, герой сначала резвится, осознавая, что это аттракцион (и тут происходит одна из самых жутких сцен в черняковском спектакле, когда Садко “раздает роли” гостей и мимикой издевательски комментирует их выступления – прямо вот ждешь, что сейчас очередной “андроид” взбунтуется и герой получит по шее; но нет, служащие парка безропотно отрабатывают зарплату) – а затем все более и более верит в эту искусственную реальность.
Все менее искусственной ее делает музыка. То есть вот Садко выползает из-под мятой тряпки “моря” – и где уж там поверить в то, что ему надо решиться пожертвовать собой ради того, чтобы его дружина добралась до дома? Но в музыке (не идеальной в исполнении, хор у дирижера Тимура Зангиева вначале довольно ощутимо расходился с оркестром) все это есть – и тоска, и неясное ожидание, и прощание, и надежда. Музыка забирает все большую власть – и все больше сходит с ума Садко.
Герой стремился в “прошлое” за приключениями и сильными чувствами – которых, очевидно, нет в его настоящем. Сильные чувства ему обеспечивает дочь морского царя Волхова (Аида Гарифуллина, затем Надежда Павлова). Явившаяся в пространство Парка “бизнес-леди” с элегантным чемоданчиком на колесах с удовольствием “отпускает себя” и бегает в балахоне a la дети цветов, приплясывает и “выходит замуж” за Садко в подводном царстве. Меж тем декорация этого терема морского царя отчетливо апеллирует даже не к спектаклю 1912 года в опере Зимина, а прямо-таки к “лестнице Зигфельда”. А костюмы рыб и прочих подводных тварей, придуманные Еленой Зайцевой – чистый мюзик-холл. В музыке – да, любовь, и оба исполнителя главной роли (и Гынгазов, виденный мной вживую, и Мавлянов, которого я наблюдала в телетрансляции) очень внятно ее транслируют. А вокруг – гулянья, которые Черняков прикладывал еще в “Руслане и Людмиле”, адский фальшак развлечений. Есть от чего рехнуться.
Понятно, что любой тур заканчивается – заканчивается оплаченное время. Бизнес-леди, спев на прощанье герою вполне искреннюю колыбельную, удалится по своим делам. С ним в растерянности останется та женщина, что исполняла роль нелюбимой жены – и нелепо, на грани последней надежды, попытается слепить что-то для себя из стремительно разрушающейся сказки. (Екатерина Семенчук и Ксения Дудникова в равной степени самоотверженно сыграли женщин некрасивых и остро переживающих уход молодости). Садко же, окруженный работниками Парка в спецовках, потребует продолжения дурного этого волшебства – и зайдется в истерике, когда его не получит.
Черняков который год носит титул самого востребованного русского режиссера в мировом оперном театре, часть общества связывает с ним надежды на интересную жизнь в театре российском, для другой части он стал символом всей ненавистной оперной режиссуры, мешающей великим певцам спокойно петь в шубах на фоне “исторических” декораций. Нагрузка на него в любом случае очень велика – и разговор о сути театра, о его границах, о Великом прошлом, об опасностях “аттракционов” с игрой – думается, очень важен для него. Сдается мне, что именно в “Садко” эта тема проговорена окончательно, сцена расчищена и далее начнется какой-то новый этап.