Кристина Матвиенко – о двух важных перформансах, один из которых недавно показали на сцене Электротеатра Станиславский – «Рассвет» Андрея Жиганова и Кирилла Нулевого; а второй – «Эскапизм» Ангелины Миграновой и Родиона Сабирова – в Галерее современного искусства ГМИИ Татарстана.
Два перформанса, появившиеся почти одновременно в разных местах: в Галерее современного искусства ГМИИ Татарстана и в московском Электротеатре, – примеры разного рода редукций в современном театре. «Эскапизм» Ангелины Миграновой и Родиона Сабирова, выходцев из Казани и создателей тамошнего независимого «Театра. Акт» (закрыт в июне 2023), шел восемь часов кряду 22 февраля 2024 года в абсолютно пустом, не считая двух металлических кроватей без белья, стерильном и холодном пространстве Галереи. «Рассвет» режиссера Андрея Жиганова и танцперформера Кирилла Нулевого (оба тоже из Казани) длился час на Малой сцене Электротеатра, на голом полу, с использованием одного лишь предмета – надувного мяча в полоску. Минимализм жеста и тяготение обеих работ к полному равенству между «предметом» (тело тут тоже предмет) в его реальности и образу этого «предмета» на сцене заставил подумать об их сходстве и о том, чем оно спровоцировано.
В «Рассвете» на сцене один человек: он в рубашке, брюках и галстуке. Кирилл Нулевой брит наголо, по-бутоистски расслаблен и заземлен, но одет как работник конструкторского бюро, неглаженый и уставший. Подметки со старых ботинок так и летят, когда парень набирает скорость в своем кружении по полу.
Весь короткий перформанс Андрея Жиганова и Кирилла Нулевого состоит из нескольких фаз движения: простой естественный выход, кружение и спотыкание, маленькая «работа» с мячом и остановка. Внутри каждой фазы происходит ускорение и замедление, централизация и децентрализация, сборка и энтропия, но есть и моменты ровного, выдержанного в одном ритме и темпе движения или отказа от него. Все эти движения, возможно, вставлены в специально сконструированную схему или композицию, но скорее порождены в конкретной ситуации конкретным телом. Этим телом, в старых ботинках и мятой рубашке и штанах с чуть провисшими от носки коленями. Я знаю, что внутри костюма – тренированное тело танцовщика, перформера, актера, прошедшего разные школы, включая Антона Адасинского и Инженерный театр АХЕ. Но вижу мужчину с улицы, мужчину с заводской окраины, из нестоличного офиса. Мужчина моментально типизируется и встраивается в ряд других, тех, которым легко «шить» определенный социальный статус. И этот мужчина танцует странные танцы без танца. Под нойз, который усиливается и к финалу достигает предела.
На фото – перформанс “Эскапизм” / фото предоставлено Галереей современного искусства ГМИИ Татарстана
Хочется восхититься концептуально точным жестом, который совершил Андрей Жиганов в этом перформансе, соединив социально окрашенную оболочку и манеру (ее тоже можно угадать в брутальном облике героя) со сложным, порождаемым в моменте движением, которое тем сложнее, чем большей редукции оно подвержено. При таком самоумалении быстро становится понятно, что к рассвету прямых отсылок не будет, что надувной мяч не станет образом земного шара и что перформер не расстанется со своей неказистой и как будто не предназначенной для танца одеждой. Все будет таким, какое оно есть – незавершенным и косноязычным. Реальность перформанса не равна текстовой самопрезентации, сочиненной Жигановым: в ней сказано о встрече лиминальных эссенций мира, о возможности увидеть образ Абсолюта в пустоте и попытке приблизиться к неизвестному миру, который отдаляется от нас, как только мы совершаем эту попытку. Самоописание фиксирует процесс работы. Но физическая реальность перформанса – другая, ее становление происходит в другой лексике. И это несовпадение кажется еще одним замечательным качеством «Рассвета», самым грубым и телесным образом нарушающим свою возможную связь с любым концептуальным текстом.
«Эскапизм» происходил в определенной длительности, но в полноте ее охватили только сами участники: 8-часовое лежание на полу двух людей, мужчины и женщины, Родиона и Ангелины, зрители увидели только во фрагментах. Ни один зритель не оказался равен времени перформеров. Это было физически невозможно или очень трудно. Родион Сабиров вышел из игры раньше намеченного – ему стало плохо, и он выбрался из-под кровати, а дальше смотрел на свою напарницу из зала, иногда делая попытки «спасти» ее. Безуспешно: Ангелина лежала все 8 часов, почти не шевелясь, почти всегда с открытыми глазами, только иногда шевеля пальцами ног. Полагаю, смертельно замерзших.
«Исследуем эскапизм как состояние – не всегда продуктивное, но иногда единственно возможное» – так сказано в описании перформанса. Погружаясь в тишину безжизненного пространства, где непрерывное гудение постепенно накрывало всех и становилось привычным, перформеры искали, как можно догадаться, критическую черту. За ней – небытие. Личный опыт «эскапистов» имел значение: он спрятан в подкорке перформанса, о нем сказано в экспликации, точно фиксировавшей все, вплоть до размеров комнаты и кроватей. На поверхности же мы видели два обездвиженных тела и только.
Два перформанса, кратковременный и долгий, были последовательно исполненными опытами по редукции: тел, движения, аттракционов и, простите, образов. В неприкосновенности осталось только время – ожидания конца, остановки, рассвета, не имеет значения. Имеет значение только это совместно прожитое время, истощенное, ровное и безучастное.