Меланхолия частиц

Пока верстался рецензионный номер Театра, Дмитрий Волкострелов выпустил новый спектакль по пьесе Павла Пряжко. Он называется «Поле». И было бы странно его не заметить.

Зазывая меня на премьерные показы в Петербург, коллега Дмитрий Ренанский (как говорится в деловой журналистике, «близкий к источнику») возбужденно восклицал: «Это большой спектакль! С декорациями!» Ну, то есть как восклицал — ставил в чате фейсбука смайлики и картинки с лисичками, как он любит. Несмотря на лисичек, я не мог представить спектакль Волкострелова с декорациями.

Конечно, я поехал. Декорации были.

Ну, то есть как декорации — несколько школьных досок, разложенных на подиуме-сцене, по обе стороны которой расположились зрительские ряды. Мест в театральном зале центра современного искусства «Эрарта» — не меньше сотни. Для минималиста Волкострелова спектакль и впрямь большой. И это, мне кажется, важная новость. «Поле», можно сказать, зрительский спектакль — со всеми поправками на фирменные приемы Дмитрия Волкострелова и театра post. В их координатах — да, большой и зрительский.

Декларация театра post помещается уже в названии, не ради дизайна написанного с маленькой буквы. Во-первых, тут содержится ироническое отношение к тезису «всё уже было», который любят предъявлять Волкострелову знатоки (в отличие от консерваторов, которые просто выбегают из зала с криком: «Это не театр!»). Да, было, говорит Волкострелов, ну так мы и констатируем это состояние «пост»: «постдрама», «поставангард», «постконцептуализм» и что там у вас было еще. И на новаторство не претендуем: мы с маленькой буквы и занимаемся микродвижениями. А насколько эти микродвижения влияют на макромир, на большой, в нашем случае, театр, загадывать не будем.

Вот и «Поле» — макроспектакль по меркам микротеатра. Герои его — белорусские комбайнеры, они же элементарные частицы. Поле у них, с одной стороны, такое, с которого собирают урожай, а с другой — квантовое. И подчиняется соответствующим законам. В программке есть и посвящение современной физике, и разъяснения некоторых ее терминов: фрактал, квантовая запутанность, точка бифуркации, странный аттрактор и т. п. А еще там есть ремарки, без которых зрителю почти не понять, где произносятся диалоги персонажей и что в этот момент происходит.

Например: «7. Игорь ведет комбайн. Золотая цепочка сверкает на его красной загорелой шее». Актер Иван Николаев в белой рубахе поднимается с одной школьной доски, переходит на другую, встает в позу, вынимает из ворота рубахи золотую цепочку, чтобы была получше видна. Некоторое время стоит в пятне света.

Номера сцен выпадают на генераторе случайных чисел в планшете, который держит сидящий в углу сцены мальчик лет десяти. Это тоже из серии «уже было» — такие фокусы любил композитор Джон Кейдж, один из главных культурных героев Дмитрия Волкострелова (который уже поставил кейджевские «Лекцию о ничто» и «Лекцию о нечто»). Мальчик называет номер сцены, актеры ее показывают. Сцены, разумеется, могут повторяться. Актеры не знают, какую сцену им предстоит играть. Это создает не только неопределенность, но и напряжение, тонус — идущий в размеренном ритме спектакль заряжен энергией готовности актеров исполнить любой эпизод в режиме «старт / стоп». Свет в зрительном зале не выключен, чтобы публика могла читать ремарки. Так мы спускаемся на театральный микроуровень: спектакль оказывается разъят на элементы, сложить которые каждый зритель должен сам. А статус персонажей оказывается двойственным. Мы можем сопоставлять их действия с описанием этих действий. Но можем и не сопоставлять. Современное искусство и квантовая физика схожи в том числе тем, что и там и тут наблюдатель влияет на объект наблюдения.

Итак, комбайнеры и доярки — элементарные частицы. Их действия, мысли, желания просты. Зарядить телефон. Цепочку золотую купить. Музычку послушать. Марина влюблена в Игоря. Алина изменяет Сергею. Все это непостижимо. И завораживает, как описание терминов квантовой физики. Бытовая речь словно бы вынута из быта и помещена в космос, в вакуум, в пустоту. Персонажи рассматриваются в совокупности, как динамическая система. Поле — не только место, где они работают. Поле — они сами.

Ключевая ремарка обманчиво напоминающей соцарт пьесы Павла Пряжко — номер 22: «Марина стоит и не знает глобально, что ей делать дальше». Ее пишут мелом на доске. После нее спектакль меняется. Выключается генератор случайных чисел. В зале гаснет свет. А герои обнаруживают, что убирают не свое поле, а европейское. И вообще не понимают, где теперь север, запад, юг и восток. Но решают продолжать работать, потому что они потомственные комбайнеры.

Потом света становится все меньше на сцене. Поставленные вертикально доски огораживают подсвеченные участки площадки. Это костры. Сидящие около них люди кутаются в шкуры. Никаких шкур на сцене, конечно, нет, а ремарки из программки в темноте уже не разберешь, но все равно понятно, что вот шкуры, а вот костры. Архаика. Валгалла. Герои расходятся парами и исчезают, когда найдут свой костер. Мне хочется избежать слова «метафора». Не толковать, не расшифровывать. Не громоздить теории. А просто указать на внезапную чувственность и печаль этого образа. В неопределенности всегда есть место печали.

Ремарка номер 22 относится, конечно же, не только к Марине. «Поле» приводит современный театр (важно уточнить: не только российский) в новую точку неопределенности.

Или, если угодно, меланхолии. Состояния post, в котором задаются странные и важные вопросы. Снятся ли андроидам электрические овцы? Занимаются ли сексом элементарные частицы? Если да, то они тоже грустят после этого.

PS. В этом тексте (не считая названия, считая пробелы) 5 555 знаков. Так получилось случайно.

Комментарии
Предыдущая статья
Благотворительный концерт 08.10.2016
Следующая статья
Три мушкетера, не считая la bite 08.10.2016
материалы по теме
Архив журнала
Три не сестры
На фестивале «Любимовка-2015» прочитали «Пушечное мясо» Павла Пряжко в постановке Дмитрия Волкострелова – парадоксальный пример того, как делать театр политически
Архив журнала
Подземные воды и вязкий огонь: «Стойкий принцип» Бориса Юхананова
«Стойкий принцип» идет в два дня, и смотреть обязательно надо обе его части. Именно вторая из них открывает подлинный смысл этого спектакля, который лишь на очень поверхностный взгляд топчется в предбаннике васильевского ученичества