© Артур Селезнев. «Колымские рассказы» Екатеринбургского «Ельцин-центра»
В Москве закончились показы дочерней программы фестиваля «Золотая маска» – «Маска Плюс»: театральные критики Оксана Ефременко, Оксана Кушляева и Екатерина Рябова составили афишу из восьми спектаклей из Санкт-Петербурга, Новосибирска, Казани, Серова, Екатеринбурга и Шарыпово. Объединенные под шапкой фестиваля, эти спектакли заставили размышлять сразу на несколько тем: о взаимной миграции театральных и кино-сюжетов, о новом представлении о театре как таковом, об актуальном высказывании в нынешней политической ситуации.
В поисках нового театра
Спектакль «Индивиды и атомарные предложения» Всеволода Лисовского, одного из лидеров нового театра, поставлен в Казани, на независимой площадке «Угол». В основе спектакля – пьеса Андрея Киселева, состоящая из формул и нескольких фраз, апеллирующих к трудам Бертрана Рассела. В прошлом году текст вошел во фриндж-программу «Любимовки» – тогда же стало очевидным, что пьесу «Индивиды и атомарные предложения» можно открыть разными ключами. На «Любимовке» Татьяна Гордеева и Екатерина Бондаренко воспользовались методами социальной хореографии – публика делилась на группы, каждая из которых обладала набором жестов, характеризующих финансовые и трудовые отношения людей с государством. Тот опыт не просто превращал участников спектакля в перформеров, но и позволял выстроить новые социальные связи. Спектакль Лисовского создан совсем в ином ключе, неизменна только парадигма, которую задает автор (вместе с Бертраном Расселом): атомарное предложение – это роль, форма, а индивид – конкретный человек, содержание.
Спектакль проходит в двух параллельных измерениях: театральном и математическом. В начале спектакля каждому выдают плеер, на котором два канала: на одном – речь актеров в режиме реального времени, на втором – математические выкладки. И то, и другое – и речь, и вычисления – способы описать существующий вокруг нас мир.
Публика, в основном, как выяснилось на обсуждении, слушала все же актеров, подчинившись инстинкту театрального зрителя: большинство пропустило современную поэзию, ворвавшуюся в строгий мир науки. К плееру, кстати, предлагались красные очки: если надеваешь, то не видишь математических обозначений, спроецированных на актеров (каждый из них – это p, или q, или r, или s, или t). На живом плане – полная статика и независимость: каждый из актеров произносит свой, во многом импровизированный монолог – никакого взаимодействия. Более того – никакой связи с публикой: звуковики выводят на плееры то одного, то другого на короткие промежутки времени (кого и насколько – случайный выбор). Слушать эти монологи необычайно интересно. Вернее, даже не слушать, не получать информацию, а наблюдать за людьми, за «индивидами»: здесь абстракция превращается в конкретику. Парень справа кокетлив и многословен, парень слева как будто в прострации, в девушке по центру чувствуется оригинальность мышления, женщина рядом с ней богата жизненным опытом. Никто из них не знает, кого сейчас слушает зритель – можно только догадываться по реакциям. А зал не столько реагирует, сколько слушает – такая осколочная информация невероятно заманчива – хочется вылавливать фрагмент за фрагментом и строить из них свой паззл. В конечном итоге оба эти информационных потока фиксируют невозможность объять все сущее – и словесные описания собственного опыта познания, и теоретические осмысления существующих в природе закономерностей, рано или поздно, обнаруживают свою исчерпанность, свои пределы.
«Этюд-театр» привез в Москву спектакль «Снег любви» – его поставил молодой режиссер, ученик Вениамина Фильштинского, Николай Русский по собственному рассказу. Как часто случается с «Этюд-театром», да и с некоторыми другими маленькими авангардными театрами Петербурга, спектакль прошел сложно – маргинальность, размытость формы, намеренно графоманская расплывчатость нарратива столичной публикой воспринимается с напряжением. К тому же, московский показ несколько утонул в отдельных этюдах и импровизациях. Сюжет спектакля мрачен и прост: мальчик принес домой пистолет с занятий по стрельбе, показал папе, и все кончилось плохо. Впрочем, сюжет не главное в этом спектакле, он, скорее, еще одно (помимо способа существования) средство, работающее на атмосферу. А атмосфера родом из декадентского века, из обэриутских шедевров – показалось, что так, в таком хмуром и шаржевом рисунке, можно сыграть, например, «Елку и Ивановых». Конечно, нет характеров и персонажей – папу, положительного мужчину с усами, исполняет Владимир Антипов, мальчика в шапке с помпоном и портфелем изображает Анна Донченко, впрочем, оба они тут – сущности текучие: один, отец, вполне реальный, подвержен разным метаморфозам, другой/ая – инфернален как древнее языческое божество. Герои поют смешную попсу, а сверху летит бумажный снег – ведь вся эта история еще немножко про север, про холода, про «полярное безумие».
О текущем моменте
Человек политический, взаимоотношения государства с обществом стали одной из тем нынешней «Маски Плюс»: «Колымские рассказы» екатеринбургского «Ельцин-центра» отсылали зрителя к прошлому, которое сегодня – повод к публичным раздорам; «Злачные пажити» «Старого дома» предвидели недалекое будущее, в котором прогресс – это новый тоталитаризм, а «Смерть Тарелкина» из Серова актуализировала старый сюжет в контексте современного торжества силовых служб.
Спектакль Алексея Забегина по рассказам Шаламова предельно аскетичен – и в визуальном отношении, и по способу актерского существования. Нет персонажей, нет разыгранных сцен: монологи рассказчика разбросаны по четырем актерам, лишь один из них – тот, кто постарше – обозначен, как представитель тех, что охраняли. Все остальные – те, кто сидели и умирали. Монологи – в микрофоны, интонация нейтральная, документальная (справедливости ради надо сказать, что лучше всего она получалась у Дмитрия Зимина). Экстатична здесь только музыка – в спектакль пригласили екатеринбургскую певицу Елизавету Неволину. Ее разговорные интонации просты, но запевы звучат как вековые плачи, как дань бесконечному страданию. Вообще, по своему жанру спектакль похож на акцию «Мемориала», которая каждый год проходит у Соловецкого камня на Лубянской площади. Один из самых сильных моментов спектакля – мартиролог: нарратив, сюжетность сжимаются до нуля, и остается лишь перечисление имен тех, кто умер. Спектакль, в общем, про память как единственный способ не повторять кровавых страниц.
«Смерть Тарелкина», напротив, очень театральна, как и сама пьеса с ее оборотничеством, с ее многоликостью. В первом акте господствует сюжет Сухово-Кобылина – об обанкротившемся чиновнике, решившем прикинуться мертвецом, дабы уйти от кредиторов. Дмитрий Плохов играет проныру, гения мимикрии: организовав собственные похороны, он ползает по трубам (открытые коммуникации – главная часть сценографии), с тайной радостью наблюдая за происходящим. Собственно, следим мы за тем, как один жулик другого обжулит. Совсем иная история во втором акте: тут Тарелкин и его нелепая судьба уходят на второй план, а главным становится даже не Расплюев, а сама система. Система, где вся власть в лычках и с дубинками. На доске в полицейском участке висят фотографии подозреваемых – среди них можно заметить и режиссера и художника спектакля. Расплюев Петра Незлученко – карьерист от полиции, полный энтузиазма и даже какого-то добродушия, недалекий здоровяк. Он как стихия – без особой злокозненности просто прет к своим целям, не осознавая масштабы происходящего. То один, то другой свидетель заходят в комнату – высокомерный бизнесмен в дорогом костюме, нерусский дворник в оранжевой робе. Здесь все равны, и каждый оказывается на полу, корчащась под ударами дубинок. Режиссер Павел Зобнин здесь не заставляет нас сочувствовать жертве – без особой чувствительности мы просто наблюдаем за тем, как работает система, как работают жернова, без лишних эмоций, без личного отношения перемалывающие любого. В финале с лихорадочным азартом Расплюев и его подчиненные светят фонарями в зрительный зал, желая потребовать к ответу уже «всю Россию». Проблема в этом спектакле одна, но существенная – получился сатирический памфлет, в котором смешное победило страшное. Полицейские похожи на героев из первых сезонов «Убойной силы» – несколько косные, недалекие, но смешные, а поролоновые дубинки, лихо отскакивающие от тела, и вовсе комичны. Зрители в зале смеются, и это жаль – как будто смотрят комедию, как будто бы про какую-то другую, не нашу, жизнь.
«Злачные пажити» – инсценировка двух рассказов Анны Старобинец; спектакль Юлии Ауг по своему жанру напоминает популярный мини-сериал «Черное зеркало», тема которого – новые технологии и их ключевое влияние на нашу жизнь и наше сознание. Первый рассказ «Паразит» – о том, как функционеры церкви воспользовались научным экспериментом, попытавшись выдать мутанта за ангела. Второй – о том, как технологии помогают продлить жизнь в теле другого человека или животного. Спектакль, в котором есть несколько мощных ролей (особенно впечатляет Тимофей Мамлин с монологом из первого рассказа), отнюдь не нейтрален – здесь играют не только историю и ситуацию, но и судьбу. Оба рассказчика находятся в каком-то специальном учреждении, то ли в тюрьме, то ли в психушке, так или иначе они оба – жертвы и лишены свободы. Да и сам спектакль получился о том, что прогресс научный и производственный при узости несвободного мышления, при узурпированной олигархической власти – лишь один из инструментов к новому закрепощению.