Дмитрий Черняков поставил «Князя Игоря» на сцене Metropolitan Opera. Прямая трансляция спектакля в России — 1 марта.
11 кинотеатров в пяти городах — Москве, Петербурге, Краснодаре, Сыктывкаре и Мурманске — устраивают показ «Князя Игоря» (а повтор 1 апреля охватит уже 21 город России), и в любом ином случае это был бы праздник с лёгкой тенью печали — мол, никакая, даже такая технически безупречная трансляция, как Live in HD из Met, не заменит живого спектакля. Но «Prince Igor» не враг киноэкранам, потому что это и есть фильм, даром, что разыгранный на сцене.
Пожалуй, это первая оперная постановка Чернякова, где в костюмах и декорациях нет трогательных отсылок к той советской эстетике, что впечатана в память ровесников режиссера. Занавес поднимается, открывая условную Россию, сконструированную, скорее, из литературных и киношных впечатлений, а не детско-юношеских воспоминаний. Собравшаяся в Путивле «белая гвардия» — обобщенный коллективный портрет русского воинства, где костюмы (постоянный соавтор Чернякова Елена Зайцева) сшиты из прообразов разных веков и из всего множества войн — история на них щедра, бери и вдохновляйся — напоминают об убийственной триаде начала ХХ века: русско-японской, Первой мировой и Гражданской войне.
Черняков — единственный из оперных режиссеров, кто подходит к партитуре как к сценарию, ставит драматургию, а не иллюстрацию к музыке, и насыщает сценическое пространство по-кинематографически цепкими деталями. Пролог широкоформатного «Игоря», где народ и идущие на половцев ратники собираются на площади в Путивле, венчает солнечное затмение — и дамы «из бывших» падают в обморок. Сёстры милосердия раздают отправляющимся на бой новобранцам теплые перчатки, ладанки и молитвы. Короткое прощание, когда жёны, дети и матери солдат улучают последний миг для объятий, воскрешает образы советской киноклассики — и «Летят журавли», и «Двадцать дней без войны» — не буквальным цитированием, но пластикой мизансцен, ритмом, динамикой и дыханием. Черняков и с исполнителями работает как с драматическими актерами — оттого Ильдар Абдразаков способен быть и величественно-властным, и жалким, воителем и слабым человеком, раскаивающимся в кровавом прошлом, Оксана Дыка играет Ярославну и как мифологический персонаж, застывающий в статуарных позах, и как «простую русскую бабу», Анита Рачвелишвили, новая оперная суперзвезда, работавшая с Черняковым на «Царской невесте», балансирует на грани между экзотической дикаркой и простоволосой безумицей, одержимой сильной, но понятной страстью (впрочем, на мой вкус, Рачвелишвили переигрывает, и в той же «Царской невесте» Любаша в версии Марины Пруденской достовернее).
Черняков впервые использовал видео для заполнения пауз при смене картин в «Руслане и Людмиле». Теперь видео — важный свидетель сражения и гибели полка Игорева. Затмение в Путивле — дурной знак грядущего разгрома. Черняков идет дальше — у него войско ждёт не пленение, но гибель. Война, «документированная» камерой — эстетская хроника, серия огненных вспышек и завораживающе жуткая, как рассказы Амброза Бирса, панорама по лицам мертвых бойцов, упокоившихся в грязи. Вся сладкая половецкая неволя — наркотические грезы окровавленного Игоря, павшего на маковом поле.
Эти алые цветы — из героической польской песни «Красные маки на Монте-Кассино» (известной большинству из нас в первую очередь благодаря фильму «Пепел и алмаз» Анджея Вайды) и из трагической баллады Александра Галича; и черно-белое видео кажется почти экранизацией его строк «Подождите, пока не поздно, / Не забудьте, как это было! / Как нас черным огнем косило / В той последней слепой атаке… / „Маки, маки на Монте-Кассино“, / Как мы падали в эти маки». Но это и коварное маковое поле, едва не погубившее Элли и её друзей: «Всем было весело: Страшила был спасен, ни людоед, ни овраги, ни саблезубые тигры, ни быстрая река не остановила друзей на пути к Изумрудному городу и они предполагали, что все опасности остались позади». Как бы не так: аромат этих цветов смертелен. И Игорю он навевает видения — доброго хана Кончака и счастливых любовников, Кончаковны и княжича Владимира, на самом деле тоже сгинувшего в бескрайней степи. А «Половецкие пляски» стараниями Ицика Галили, голландского хореографа израильского происхождения, превращаются в эротический вихрь, в котором павших русских воинов кружат гурии. В этой смачной картине вся сцена Met отдана танцовщикам — хор располагается на ярусах, создавая мощный звуковой эффект: похожие мурашки бежали по телу в первых кинозалах с dolby surround.
Во втором действии, где в Путивле кутит разнузданная свора князя Галицкого, Черняков, кажется, впервые не удержался от самоповторов (см. «Бориса Годунова» и амстердамскую версию «Китежа»). Лишившийся правителя город переживает череду-чехарду переворотов, набат извещает не о нашествии внешнего врага, но о смуте, убийство Владимира Галицкого совершает кто-то из своих, апогеем становится мощный взрыв. И в этом оглушительном аккорде действия, когда масштабная декорация натурально разлетается на куски, по нью-йоркскому залу пробегает ледяной холодок: Дмитрий Феликсович инсценировал «террористическую атаку» в самом подходящем городе.
Новый «Князь Игорь» — антоним постановки Юрия Любимова в Большом театре. Любимов счел оперу слишком длинной, и благо окончательной и бесповоротной редакции не существует (да и поэма, лежащая в основе, то ли сгорела, то ли является выдающейся литературной подделкой XVIII века), предложил лаконичную версию на два часа. Черняков «болен» «Игорем» давно, в интервью почти десятилетней давности он называл «Князя» «оперой-руиной», на 80 процентов состоящей из неотвеченных вопросов. «Опера не дописана композитором до конца, от нее остались черновики автора, законченные фрагменты, куски, оркестрованные тем-сем. В какой последовательности все это играть — до сих пор вопрос. И исходя только из музыкальной логики, из логики того, как осуществляются тональности, как одна гармония переходит в другую — исходя только из такой логики ответить на вопросы „Князя Игоря“ невозможно. На них нужно отвечать, к ним нужно подходить с интеллектуальной стороны». В итоге Черняков завершает свой спектакль второй, обычно не использующейся, арией Игоря — и финал лишается бравурности и духоподъёмного пафоса, он исполнен скорби, горечи, слабая надежда мерцает лишь в попытке вернуться к мирной жизни — смыть грязь, зализать раны, разобрать завалы. Этот финал проникнут старомодным гуманистическим пафосом — над ним можно было бы и подшутить, мол «миру — мир, войны не нужно, будем жить на свете дружно», «из одного металла льют медаль за бой, медаль за труд», мирное строительство идёт на смену разрушительным войнам. Но Черняков — как всегда — удивительно убедителен в обращении к простым истинам.
С расписанием показов можно ознакомиться здесь.
Екатерина Бирюкова «Сказание о невидимом доме»