24 февраля, в первый вечер после начала боевых действий в Украине, на «Золотой Маске» играли мучительно актуальный «Город Эн» Артёма Устинова и Прокопьевского театра. В «Сатириконе» — раздражающе актуальную премьеру, «Р» Юрия Бутусова. А в Вахтанговском театре после многомесячного перерыва (и двух декабрьских показов) — другой бутусовский спектакль, «Короля Лира».
Говорить об этом возвращении хотелось бы совсем в других обстоятельствах — как, впрочем, в других хотелось бы и вообще быть. Но апокалипсис вымышленного мира сошёлся с апокалиптической реальностью, и, отражаясь друг в друге, они помогли что-то друг про друга понять. Тем более что с премьеры, которая была год назад (27 февраля 2021), бутусовская история конца света не только уточнила ритм, но и выросла в объёме. А вечером 24 февраля 2022-го, разумеется, обрела новые смыслы.
При том, что «Король Лир» у Шекспира — история маленькой геополитической катастрофы, пьеса про войну и междоусобицу, превращение королевства в два микрогосударства, побеждённых государством большим, — Бутусов предпочитает оставить этот контекст зрительскому воображению. В этом смысле оба других ныне идущих в Вахтанговском спектакля его главного режиссёра, «Бег» и «Пер Гюнт», 24 февраля звучали бы куда острее и, очевидно, оказались бы более травматичными и для участников, и для зрителей. В тех двух работах актуальные и политические смыслы заявлены, по сути, прямым текстом, хотя в итоге лучи обеих историй собираются в фокус внутри человека: шум времени и катастроф выявляет крушение личности, здесь действует дедуктивный принцип. В «Лире», наоборот, принцип индуктивный — и если тот же Пер Гюнт был «удвоен» (одного героя играют два артиста, Сергей Волков и Павел Попов), то здесь персонажи сливаются, объединяются, порой соединяясь в буквальном смысле, а порой продолжая друг друга, становясь «зеркальным стеклом».
На фото — Евгения Крегжде в спектакле «Король Лир» © Яна Овчинникова
В «Лире» есть настоящее зеркальное стекло — его гнёт в руках, вглядываясь во время бури в меняющие облик и число отражения, Шут. Или Корделия. В соответствии с «авторской версией», где эти роли были отданы одному артисту, у Бутусова обоих играет Евгения Крегжде. Получившийся герой — демиург, художник и жертва этого страшного макабра. Можно поверить, что Корделия здесь притворяется шутом так же, как притворяются Кент (Валерий Ушаков) и Эдгар (24 февраля — Василий Симонов; несколько пар артистов, всегда занятых в спектакле, могут играть роли друг друга). Двойной персонаж Шут-Корделия и второй «двигатель сюжета», Эдмонд Сергея Волкова, — единственные, кто может позволить себе сомнительную роскошь смотреть на смертный балаган со стороны. Сомнительную — потому что ничего хорошего они не видят, и обоим всё больше становится страшно от запущенных ими механизмов. По ледяному-выбеленному лицу Корделии, затянутой в «елизаветинский» чёрный бархат, текут слёзы при виде стихшего, словно погаснувшего, отца (Лира играет Артур Иванов). Он, как и все здесь, если не более, выбирает шутовство как способ существования, кривляясь и нарочито впадая в детство, но в этой кладбищенской встрече (доски, недо-крестами прислонённые к спинкам стульев) растерян перед французской королевой. А королева, меж тем, с нетерпеливой резкостью отдаёт распоряжения о военных действиях и в обращённых к самому Лиру словах «На колени? Встаньте!», кажется, меняет знак вопроса на знак восклицания. И в образе Шута — едко-свободного, в просторном брючном костюме и с лёгкой походкой на полусогнутых — заставляет Лира продолжать нескончаемый танец, выталкивая его обратно на горсть золы, милое пепелище, даже когда тот выдыхается и пытается улизнуть. Если ты центр этого мира, изволь «доплясать свой хоровод» — поддержка на грани жестокости.
Эдмонд же, надев китчево-средневековый золочёный кафтан-камзол, всё больше ужасается тому, как легко удаётся ему игра, как радостно кидаются одни убивать других, как верят кровавой краске из спрятанной за пазуху грелки. И как быстро кафтан обманщика и притворщика надевает сперва брат Эдгар, а потом и целая толпа людей с уже неопределёнными именами и лицами. Лица, кстати, тут почти у всех выбелены, а у многих и кроваво-красные пятна вокруг глаз — сколько тут как-бы-Глостеров, не счесть. Сам же Глостер Виктора Добронравова — тот, кому выпал шанс собранно и серьёзно посмотреть на мир, лишившись глаз, и даже рассмотреть его во всей не замеченной прежде горечи. Он тут — голос запоздалой трагической трезвости.
На фото — сцена из спектакля «Король Лир» © Валерий Мясников
Сквозная линия спектакля — настойчивое повторение мысли о кровном, не только кровавом, родстве братьев и сестёр, их сходстве, их обречённости быть продолжением и отражением друг друга. О том, что каждый убивает себя в другом. И недаром появляется именно образ планеты Меланхолии (художник Максим Обрезков, художник по свету Александр Сиваев) — огромной, надвигающейся с арьерсцены на всех героев, пока они самозабвенно танцуют: у Триера тоже ведь история про сестёр. И если изначальное размышление Бутусова было всё же о том, что общая буря уравняет нас всех, пока мы заняты братоубийством, то 24 февраля фокус переместился на само братоубийство. На то, что запредельные силы запускаются и нашими руками, а «золотые кафтаны» множатся быстрее, чем мы можем вообразить. И потому «Imagine» в исполнении «бэнда» Глостеров — посвящение брата брату, — выглядевшая едкой иронией посреди истории, где каждый готов убить каждого (и многие преуспевают), обрела энергию манифеста и прозвучала всерьёз.
Танец здесь впервые, кажется, у Бутусова превращается в подлинный danse macabre и становится не образом преодоления смерти, а знаком гибели — и частью многосоставного пространства спектакля оказываются экстатические звуки трубы, на которой специально для «Лира» научился играть исполнитель роли Освальда, актёр-музыкант Юрий Цокуров. С трубой в руках можно плясать вместе со всеми. Но она и Tuba mirum этого кладбища, рождённый человеческим дыханием призыв к ответу в судный день. И ужас, горечь, отчаяние этого спектакля в том, что игра здесь не залог катарсиса, не оправдание и не спасение. Хотя, конечно, «ты играй-играй, может быть, увидишь дорогу в рай», но и шуты смертны. И театр, по логике этого «Лира», не башня из слоновой кости: клубы дыма снесут всех. Только Корделия-Шут оплачет всех заранее, всматриваясь в неровную зеркальную гладь, в себя — и в отражённые лица зрителей. И прочтёт, провозгласит, прохрипит строки шекспировских сонетов о связи отцов с детьми, о продолжении жизни одних — в других. И в смерти. О том, что можно выбрать сразу два пути и, уходя под землю, оставить на земле замену. Но можно ведь и не оставить…
На фото — Юрий Цокуров в спектакле «Король Лир» © Александра Торгушникова
24 февраля не было даже варианта посмеяться над «петрушечным» судом, который Шут-Корделия учиняла сёстрам, с громким криком стуча судейским молотком по кукольным головам. Хотя смешное в спектакле осталось: на правах шекспировских гонцов и антагонистов, за него отвечают в основном Кент и Освальд (они, конечно, не всегда «Кент и Освальд»). И бутафорская кровь казалась достаточно страшной, чтобы понять ужас Корделии: в финале она встречается лицом к лицу с Эдмондом, который, сидя на соседнем стуле, ей рассказывает про её же убийство. Брат — сестре. Проигравший — заигравшейся. Проткнув шарик в своих руках, она обнаруживает идущую «из сердца» кровь и, вытаращив глаза в изумлении, кричит как Шут. Чтобы, до смерти «истекая клюквенным соком», проткнуть ещё столько воздушных шариков, сколько успеет, — как рушит ненароком жизни Корделия, дочь Лира и королева Франции. Останутся мёртвые без погребения. Протянутая отцу из-под могильных одеял рука любимой дочери — после смерти обоих. Заткнутый скомканным листом бумаги рот застывшего Альбани (24 февраля — Владимир Логвинов). Спокойный уход в кулисы-смерть самого «достоверного» из героев — знающего цену лунам Эдмонда. И единственный из сонетов, который читает не Шут-Корделия, а сценой ранее смешно убитый и раскланявшийся Освальд — стоя на коленях едва ли не на собственной могиле. «Я не по звёздам о судьбе гадаю, / И астрономия не скажет мне, / Какие звёзды в небе к урожаю, / К чуме, пожару, голоду… войне». Звонкой каплей после паузы падает слово «войне», тихо и серьёзно сказанное про сейчас.
Театр не обезболивающее. Театр — способ разделить боль друг с другом. Глаза в глаза.