С точки зрения российского критика и зрителя, творческий дуэт драматурга Павла Демирского и режиссера Моники Стшемпки — едва ли не самый удивительный феномен современного польского театра. Отвага и бескомпромиссность, с которой они развенчивают национальные мифы, кажется кощунством, а новые левые идеи, которые они исповедуют, вряд ли когда-либо приживутся на российской почве.
Когда-то Владимир Высоцкий, будучи в гостях у Даниэля Ольбрыхского, написал стихи о Варшавском восстании:
Дрались худо, бедно ли,
Наши корпуса —
В пригороде медлили
Целых два часа.
…А может быть, разведка оплошала —
Не доложила.
Что теперь гадать! Но вот сейчас читаю я: «Варшава» —
И еду, и хочу не опоздать.
Эта была по тем временам обжигающе страшная правда о Варшавском восстании. Узнать, что в 1944 году наши танки стояли на другом берегу Вислы и по приказу Сталина не двигались с места, глядя, как тонут в крови польские повстанцы, было не очень приятно. В мае 2010 года, через несколько дней после трагической гибели польского самолета под Смоленском, Кирилл Серебренников показал Requiem к 65-летнемуюбилею Победы, и среди прочих звезд мирового театра и кино в нем принимал участие Даниэль Ольбрыхский. Там он и рассказал историю создания варшавской песни Высоцкого. Как он сочинил ее, стоя на другом берегу Вислы и глядя на старый город. Все плакали и рукоплескали, погруженные в сладкую пафосную кашу. Новое творение современного режиссера, позиционировавшееся как отказ от советских юбилейных моделей, поразительным образом тоже втянула в себя огромная лавина мифологического сознания и идеологической лжи — просто мифы были уже иными.
В это же время молодой польский драматург, журналист Павел Демирский и режиссер Моника Стшемпка представляли в Польше исполненный яда и горечи памфлет «Да здравствует война!!!», не оставляющий живого места от любых сладко-патетических мифов, в том числе и о спровоцированном польским правительством в Лондоне Варшавском восстании.
«Да здравствует война!!!» (Niech yje wojna!!!) — продолжение проекта «Помни, помни, помни», который Павел Демирский (р. 1979) и его спутница, режиссер Моника Стшемпка уже несколько лет осуществляют в провинциальном польском городке Валбжих. Это история коллективных утопий и мифов. Именно здесь — в депрессивном городе, похожем на кошмар футуриста, где на сопках разбросаны старые шахты времен Второй мировой, а мальчишки до сих пор находят в заброшенных штольнях довоенные немецкие вещи, — Демирский и Стшемпка создают свои самые скандальные опусы о поляках и «польскости». «Жил себе поляк, поляк, поляк и дьявол» (2008), «Жил себе Анджей, Анджей, Анджей и Анджей» (2010) — часть их критического валбжихского проекта.
В основу пьесы «Да здравствует война!!!» (2009) легла история знаменитого польского сериала «Четыре танкиста и собака» (1966). Поразительный критический инструментарий, с которым мы сталкиваемся в этой пьесе (как и во всех последних сочинениях творческого тандема Демирского и Стшемпки), не имеет аналогов в русской театральной традиции, и уже только поэтому о нем хочется рассказать.
Ни знаков препинания, ни заглавных букв — поток, бред, один монолог не отделен от другого и точно перетекает в него. Когда привыкаешь — становится ясно, что это стенограмма для актеров, короткая запись игры, дающая свободу сотворчества. В пьесе Демирского Сталин является сценаристом знаменитого телесериала, ритуально демонстрировавшегося в странах Варшавского договора в 60-70-е годы, премьер польского правительства в Лондоне Миколайчик исполняет роль статиста, пес Шарик — сталинского энкавэдэшника, а все остальные персонажи фильма — актеры на съемочной площадке. Времена сгущаются и толпятся где-то в 60-х,потом сдвигаются непосредственно в сегодня. Беленький танкист Янек произносит монолог, в котором слышны голоса всех зрителей сериала:
…веришь в эти восстания / в эти бутылки / в этот дым / в то что ты самый большой герой во всем классе / который в последнюю минуту / спасает всех из огня / из какого огня? / «Да это событие сформировало мою личность» / нет больше настоящего геройства / поэтому стоит за него побороться / за что побороться? / …ну в пули веришь / ходишь на могилы / свечи зажигаешь / а надо было подставить грудь под пули — отнять у себя пирог? / если бы я попал на эту баррикаду может даже и это восстание с гитарой под мышкой выиграл / я правда уже не хочу / веришь что когда-то было по-другому когда-то было лучше / я уже не хочу / я уже устал / смотреть / что когда смотришь фильм / то все может мы на этот раз победим / какое мне дело до этого всего?
Демирский создает такое языковое поле, в котором все персонажи точно во взвеси смыслов и эпох. Минута молчания по жертвам Варшавского восстания, о котором, конечно, не было и речи в телесериале60-хгодов, но о котором то и дело говорят персонажи пьесы, профанирована так же, как все остальные ритуалы памяти.
Григорий:
Во время восстания речь тоже шла об одной минуте и вы все испугались / в результате двести тысяч человек не съели в моей кухне ужин а я хорошие ужины готовлю
Густлик:
я могу / я этих двести тысяч человек могу помнить но почему он говорит что я должен помнить? Почему?
….
Черешняк:
я испытываю такие разные чувства / но я предпочитаю испытывать их сам / а не с вами / минуту я могу постоять / но моя минута против власти / которая приказала начать восстание / а потом приказывает нам этот приказ праздновать / я против таких праздников / и чувств которыми этот праздник аргументируют
Павел Демирский пришел в театр из журналистики. Сначала он изучал архитектуру в Технологическом университете Гданьска, потом — журналистику во Вроцлаве. Мечтал быть военным журналистом. В итоге стал последовательным пацифистом. В 2003 году принял приглашение Мачея Новака стать литературным руководителем Театра Выбжеже (Побережья) в Гданьске. Получив стажировку в лондонском Royal Court, он оказался в центре verbatim и документального театра, позже проникся интересом к московскому Театру.doc. Через какое-то время, вернувшись в Гданьск, он сочинил вместе с Михалем Задарой на знаменитой полуразрушенной судоверфи, где началась когда-то «Солидарность», спектакль «Валенса. История веселая, но потому и грустная». Возможно, это был тот самый важный момент самоопределения, который прочно связал Демирского с левой идеей и новыми левыми, представляющими в Польше совершенно иную интеллектуальную среду, чем в нынешней России. Став со временем членом редколлегии журнала «Критика Политична» (Krityka Polityczna), он манифестирует левые идеи и пересматривает неолиберальные проекты, с особым удовольствием топчась на первых либеральных реформах посткоммунистической Польши, олицетворяемых тем самым премьером Бальцеровичем, который стал иконой для нашего Егора Гайдара.
Не было, кажется, ни одной влиятельной театральной идеи, ни одного национального мифа, с которым Демирский не вступил бы в резкую конфронтацию и который не подверг бы саркастическому осмеянию. После его пародийных театральных исследований трудно в прежнем духе размышлять о мартирологическом комплексе поляков (идее польской жертвы, длящейся по сей день). Камня на камне не осталось от поздней риторики Анджея Вайды и его поколения, предавшего собственные идеалы времен «Солидарности», концепцию социализма с человеческим лицом (пьеса «Жил себе Анджей, Анджей, Анджей и Анджей»).
Пользуясь квазипоэтическим языком и обессмысливая его, Демирский пытается осуществить в польском театре тот самый предельный жест Теодора Адорно, который сделан в работе о немецкой идеологии «Жаргон подлинности» (1968). Адорно проник в саму плоть языка, показав его превращение в выгодный властной идеологии жаргон. (Под его критикой языка не устояли ни Томас Манн, ни Мартин Хайдеггер, ни Рильке). Ему удалось показать, как немецкое искусство и философия двигались к тому, чтобы Освенцим стал возможен. Только в начале90-хнемецкий театр смог «переварить» эти идеи в спектаклях, например, Кристофа Марталера («Убей европейца, пристукни, прихлопни его!») и Йосси Виллера («Тучи. Очаг» по пьесе Эльфриде Елинек).
В Польше такую работу со всей последовательностью начал делать именно Демирский. Для него, так и не оказавшегося (в отличие от большинства ярких представителей современного польского театра) под сенью магического педагогического таланта Кристиана Люпы, было легко отринуть дух польской романтической традиции. Вслед за Адорно он мог бы сказать: «В поэзии порочно уже наделение слов теологическим обертоном». Слово и сама память раз и навсегда экспроприированны властными идеологиями.
Герои его «Пьесы для ребенка» проговаривают чужие воспоминания как свои. В этой антиутопии объединенная Европа является наследницей победившей нацистской Германии, но все равно предается ритуальному политкорректному самобичеванию. В «Анджее» молодая актриса вопит о том, что мечтала бы сниматься у такого великого мастера, как Анджей Вайда, потому что только в том кино были и смысл, и роли. В «Да здравствует война!!!» актеры тоже пребывают в нескончаемой фрустрации — тоскуя о невозможности участвовать в Варшавском восстании и понимая всю его бессмысленность.
Об этом пишет Наталья Якубова в блестящей статье о Демирском: «Память о прошлом» поворачивается, таким образом, другой стороной: это уже не просто поиски своих корней и не просто потребность очиститься от „грехов предков“ — это прежде всего попытка чем-то заполнить свою пустую жизнь. Герои Демирского „живут прошлым“ не просто в силу навязываемой им идеологии, но также и в силу некой психической потребности жить чужой жизнью. Там, в прошлом, остались настоящие проблемы, настоящие конфликты. Настоящие герои и настоящие злодеи… Это там еще была возможность настоящих мук и настоящей жертвы» ((Статья Н. Якубовой опубликована в «Современной драматургии», №3, 2011)).
Валбжих, потерявшийся в пространстве истории между довоенной Германией и послевоенной Польшей, стал самым удачным пейзажем для той тотальной процедуры «эксгумации» (одна из его первых пьес так и называлась «Дзяды. Эксгумация»), которую Демирский затеял по отношению ко всей польской идеологии и культуре.
Пока восточноевропейские страны все еще пытаются вырваться из коммунистического прошлого, он заявляет: «Та модель культуры и то видение общества, которые транслируют авторитетные старики вроде Вайды, для нас неприемлемы. До 1989 года они делали фильмы и писали книги, в которых затрагивали политические и общественные дела. А теперь вдруг оказалось, что они делают какие-то сказки! Тема критики политической и интеллектуальной элиты выброшена из общественного обсуждения, а это неверно. Поэтому нам ближе левый театр. В странах бывшего соцлагеря все боятся коммунизма, и что же, нам из-за этого нельзя верить в справедливый мир?»
Бесстрашие и ярость, с которыми Стшемпка и Демирский бросаются на тех, кого привычно называют совестью нации, могут показаться кощунственными, лежащими за пределами всех конвенций. Но, вызывая культурный шок, этот поразительный дуэт требует от всех нас нового интеллектуального очищения.