29 и 30 мая в Национальном театре в Праге (Národní divadlo) пройдёт премьера спектакля Дмитрия Крымова «Три мушкетёра и я» (10+) по мотивам книг Дюма и Жюля Верна.
Любопытно и весьма нетипично для Крымова, что премьерный спектакль адресован не только взрослой аудитории: официальное возрастное ограничение — «10+», а в анонсе сказано, что «постановка рассчитана на зрителей всех возрастов, очарованных миром волшебства и бескрайнего воображения». Авторское сочинение по мотивам «Трёх мушкетёров» Дюма и «20 000 лье под водой» Жюля Верна режиссёр посвятил своей бабушке.
В описании премьеры говорится: «В обычный будний день мальчик приходит домой из школы, измученный нависшим над ним, как тяжёлое облако, скучным миром уроков, домашних заданий и вечно хмурых взрослых. Он не может дождаться момента, когда закроет за собой входную дверь. Кого же он находит дома? Единственного товарища по безрассудству — свою бабушку! Только она может преодолеть напасти, спасти его из пасти смертельной скуки и вместе с ним нырнуть в пучину фантастических историй. Присоединяйтесь к двум неисправимым мечтателям в их авантюрном квесте. Никогда не довольствуясь скукой, они полны решимости перекрасить прозаичный мир жирными мазками воображения! Пленяющее зрелищностью повествование о преимуществах и ловушках детства и взросления — и, возможно, урок о том, что каждый из нас — архитектор своей судьбы».
На фото — сцена из спектакля «Три мушкетёра и я» © Patrik Borecký
Три мушкетёра — важные для Крымова герои. К ним он многократно возвращался, в частности, во время занятий со своими учениками, будущими сценографами, — о чём можно узнать из книги «Курс: Разговоры со студентами», выпущенной в 2023 году «Новым литературным обозрением» («НЛО»). Три мушкетёра там упоминаются и в связи с возможностью вернуться в детство, и в качестве парадоксальной характеристики обэриутов (Хармса, Олейникова и Введенского).
Одна из глав книги «Курс…» так и называлась — «Петя. „Три мушкетёра“» (там говорится и о романе Жюля Верна). Любопытно, что думал и говорил мастер о книге Дюма и её героях задолго до нынешней премьеры, во время пандемийных занятий со студентами ГИТИСа. «Мне казалось и кажется сейчас, что есть вещи, которые есть проводники в наше подсознание, может быть, детское, может быть, желаемое, то, что мы хотим на самом деле… — говорит Крымов в этой главе. — Мы что, не хотим жить как в лёгком романе? Хотим. Мы не хотим жары? Хотим. Мы хотим, ну если не мы со шпагами, то за нас со шпагами, или если мы со шпагами, то чтобы обязательно мы победили. Круассаны — точно хотим, перья — потрясающе, я бы первый ходил в перьях, честь — потрясающе, благородство, служба, верность, карьера, дружба… Я не вижу противоречия между своими мечтами и тем, что есть в „Трёх мушкетёрах“. Есть такие проводники…
<…> Надо понимать, что какой бы ни был Дюма, — толстый, жирный, предположим, половину книг понаписал для денег… Но куда я выкину своё детство, вот скажи мне? Мне бабушка читала „Трёх мушкетёров“. Я сидел между шкафом и стенкой, а бабушка мне читала „Трёх мушкетёров“. Я их не читал сам, она мне читала. Вот куда мне это выкинуть? Я хочу туда. Лучшие сны, которые, к сожалению, редко снятся, это когда ты попадаешь в какую-то такую авантюру. Вот я делаю какие-то умные, псевдоумные или не совсем умные вещи с метасмыслами… А хочется вот этого. Как Анна Каренина говорит: „Всем нам хочется сладкого, вкусного. Если нет конфет, то хотя бы грязного мороженого“. Эта мечта о каком-то другом мире…
<…> И как хочется победить, и чтобы он, противник, был на земле. Эта сказка заложена в нас, как какой-то код дружбы. Короче говоря, компания — это прекрасно. И как ужасно, когда она распадается по каким-то причинам… И как здорово, что они все вместе. Это как Библия, это детская Библия! Только там вера в Бога, а здесь вера в дружбу и в отвагу… <…>
Верь в это. А во что ещё верить? Всегда же, знаешь, когда придумываешь тот или иной сюжет, нужно, чтобы поверили. Для этого надо самому поверить. Неважно, пусть без лошадей, но что-то нужно сделать, чтобы люди поверили в серьёзность рассказа, в серьёзность разговора. Разговора о чести и достоинстве, и смелости, а если ещё есть кружева… <…> Вот „Три мушкетёра“ — это „пылинка на ноже карманном“. Мы взрослеем, и взросление наше происходит обычно паскудно, потому что взрослый обременён социальными обязательствами, правилами, вообще он менее симпатичен, чем ребёнок, физически даже. И морально мы тоже проходим деградацию, редко когда мы, как Пикассо, возвращаемся к детству на философском уровне. Но надо это делать, надо уметь туда нырять и в двадцать, и в тридцать, и в сорок, и выныривать оттуда. Это прекрасные моменты нашей жизни. Это большая задача, я хочу обрисовать вам эту задачу. Это не просто — пожалуйста, сделай там „Трёх мушкетёров“, как кардинал борется с кем-то там… Да пошли они все к чёртовой матери, какое мне до этого дело, Господи Боже мой! Нет. Это память о моей бабушке, которая читала, о дружбе, которой почти нет, о любви, о которой все мечтают. Вообще — мечты. Приключения, Господи, приключения! Завораживающая тема, как магический кристалл какой-то перед глазами начинает крутиться. <…> „Три мушкетёра“ — это то же самое. Этого нет, а я хочу. Этого нет, это пошлость, это выродилось в пошлые гардемарины, а я хочу. <…> Фактура мечты. Так, чтобы сегодня она прозвучала. Мечты — их всего-то там десять или даже меньше. Меньше, чем заповедей…».
Стоит отметить, что примерно в то же время студенты другого курса Крымова создали своих «Трёх мушкетёров» — «гаражный» спектакль, по тексту едва ли пересекавшийся с романом Дюма, но вдохновлённый им и миром «Библиотеки приключений» в целом. Будущая постановка самого Крымова также упоминается в его недавно изданной тем же «НЛО» книге «Новый курс: разговоры с самим собой»: «Мне стало страшно жалко, что никто не узнает, <…> как моя бабушка гарцевала на лошади и улетала в шкаф в „Трёх мушкетёрах“ в Праге».
В числе соавторов спектакля — сценограф Пётр Вознесенский (тот самый Петя, с которым Крымов обсуждал на занятии «Трёх мушкетёров») и художник по свету Эугениюс Сабаляускас. В спектакле будут участвовать куклы — важный элемент как для работ Дмитрия Крымова, так и для чешской театральной традиции.