Независимый театральный проект «Дочери Сосо», созданный Женей Беркович, сыграл в пространстве «Внутри» спектакль «Хиросима», поставленный режиссёром Александром Плотниковым.
Основанный на текстах американского журналиста Джона Херси, его репортажах и последующей книге, содержащих документальные свидетельства тех, кто выжил после ядерного взрыва, новый спектакль звучит обжигающе актуально. Хотя никаких специальных усилий его авторы для этого не делают.
Оставшихся в живых – шесть. На маленькой сцене – шесть уже хорошо знакомых нам по спектаклям «Дочерей Сосо» чудесных актрис, которые умеют окрашивать бесстрастную документальность сдержанной и точной человеческой эмоцией, индивидуальными особенностями, мягкой своеобычной повадкой. Елена Махова, Мариэтта Цигаль-Полищук, Ира Сова, Юлия Скирина, Ульяна Лукина и Наташа Горбас говорят от имени самых разных людей: здесь и пастор, и священник-иезуит, и работница завода, и медики, и мать троих детей. Но актрисы в то же время не совсем «говорят от имени» – в известной и весьма ощутимой мере они произносят эти тексты и от себя лично. Повторяю, и повадка, и характер, и облик, и собственное отношение к событию – все это у «Дочерей Сосо» создает из спектакля в спектакль особую театральность, чуждую не то что наигрышу, а даже какому-либо специальному акцентированию, тем не менее, персонифицированную, щедро рассыпанную по игровому полю и оттенками, и красками, и психологическими нюансами.
Гендерный состав тут играет важную роль – самые тяжкие, жесткие истории (а любой документ есть человеческая история) подаются от лица прекрасных женщин. Так начало, дающее жизнь и взращивающее её, чем бы история ни закончилась, все равно конфликтует с мраком и мертвечиной.
Режиссёр рассаживает женщин на маленькой сценической площадке, залитой водой. Художник Константин Соловьев очень деликатно намечает японскую атрибутику: она и в деревянных «вьетнамках», надетых на босые ноги, и в коротконогих табуреточках, и в очертаниях костюмов. Коробка сцены становится экраном, по которому движутся обрывки слов и туманные японские пейзажи. По водной поверхности начинают плыть зажжённые тут же маленькие свечки в круглых ёмкостях, и это похоже одновременно и на поминальный обряд, и на диковинные водные цветы.
Вполне себе банальное соображение, что мир и человеческая жизнь – очень хрупкие материи, что всё здесь, как говаривал булгаковский Воланд, «внезапно смертно», обеспечивает в хорошем спектакле тоже внезапное, прямое и весьма сильное воздействие на зрителя. Простые истины оказываются необходимыми, особенно во времена, когда многие утверждают, что «всё не однозначно». Человек проснулся, съел свой завтрак, покормил детей, поехал на работу, а в это время его прежний мир рухнул. Настигшую катастрофу трудно сразу осознать. А вокруг уже руины, а воды реки Ота вышли из берегов. Люди ещё не знают страшных отсроченных последствий радиации, но доктор уже работает сутками без сна, а пастор спасает детей от потопа. Жуткие травмы от взрывов и ожогов в спектакле тоже описываются, но делается это без надрыва, тихо и буднично, от чего становится ещё страшнее. Буйствует равнодушная к смертям людей природа – всё то, что ещё вчера давало кислород и отраду для глаз, становится убийственным. А люди тем временем не превращаются в зверей, ведут себя именно как люди, подставляют плечо, спасают, сочувствуют… Однако, если бы речь шла о природной катастрофе, например, об извержении вулкана (тоже вполне японская тема), усилий для осмысления увиденного и услышанного в спектакле Плотникова потребовалось бы гораздо меньше. Вот только атомную бомбу на Хиросиму сбросила не стихия, это сделали люди, у которых так же могла бы слоями отваливаться кожа и выпадать волосы. Спектакль, названный «Хиросима», сделан, в первую очередь не о несчастном городе и постигшем его ядерном Апокалипсисе, а именно о людях! И в этой связи мне очень важным представляется финал, когда счастливые уцелевшие жители города слышат по радио голос своего Императора. Тут важен каждый нюанс: и то, что ранее население никогда императорского голоса не слышало; и то, что он говорит на старояпонском языке, которого современники событий уже совсем не понимают; и то, что голос у Императора тихий, дряблый, немощный… Царственная персона, держащая традицию и скрепляющая многовековой менталитет, но абсолютно ничего в реальности не решающая, объявляет народу об окончании войны. Не он её развязал, не благодаря ему она и завершилась. Однако соотечественники слушают его завороженно и чуть ли не со слезами на глазах.
Тихие и нежные женские голоса то и дело перемежались в спектакле звуками струящейся речной воды и свистом ветра. Но началось и закончилось действие плывущими на экране словами «Звук тишины зрительного зала». Тишина ведь нужна не только как минута молчания в честь погибших, но и как необходимое условие для того, чтобы хорошенько подумать. Вот это, последнее, нынче кажется особенно актуальным.