Берлинский Schaubühne показал «Лёгкие» Дункана Макмиллана в постановке Кэти Митчелл
Свежая драматургия в радикальной режиссуре — явление, которое зритель обречен воспринимать, не разделяя: тут не поговоришь о тонкостях интерпретации, не снимешь масло с бутерброда. Особенно в случае новой, специально переведенной пьесы: таковы «Лёгкие» британца Дункана Макмиллана. Спектакль его соотечественницы Кэти Митчелл (поставленный не в Англии, где уже есть несколько сценических версий этой пьесы, а в берлинском Schaubühne) по-немецки называется «Atmen»: «Дышать».
На сцене двое, безымянные она и он, Ж и М, тридцати-или-около-того-летние Люси Вирт и Кристоф Гавенда (к слову, недавно мелькнувший в бондарчуковском «Сталинграде»). Первая реплика, она — ему: «Ребенок?». Во время дежурного выезда в IKEA бойфренд-музыкант делает подруге-аспирантке предложение, только не руки и сердца, а кое-чего более серьезного. Завести детей в нашем мире — ответственность нешуточная. Через нервный срыв, слезы, восторженный щебет, опять истерику, длинные монологи (возможно, внутренние, но вслух) и неловкие паузы М и Ж пробираются где-то до середины пьесы, пока все-таки не решаются: ребенок им нужен. Спектакль ускоряется. Беременность и ее трагическое прерывание занимают вдвое меньше места и времени. Расставание и новая встреча — еще меньше. Финал жизней только что еще совсем юных героев сжат в считанные реплики и минуты.
Тема схвачена пугающе точно, автор метко бьет в самые больные точки. Все сегодня доступно молодому жителю Европы: недорогие демократичные шмотки, социальное жилье, приличное образование, поездки в любые уголки мира. Культура — тут же, в твоем айпаде, информация сама льется в уши. Некоторые проблемы морали отодвинулись в прошлое — люди сходятся, расходятся, живут вместе не то что без венчания, но даже без штампа в паспорте. Счастье. Но с таким когда-то беспроблемным аспектом, как производство потомства, все резко усложнилось, невзирая на достижения медицины. Может ли ответственная молодая пара взять на себя смелость завести ребенка — машину по уничтожению окружающей среды и производству углекислого газа? Планета страдает от перенаселения, ее энергетические ресурсы близки к истощению, и в этой ситуации думать о воспроизводстве — глупо и почти подло! Хотя в голове крутится гаденькая неполиткорректная мысль, что скоро Землю заполнят потомки тех, кому эта этика чужда.
Макмиллан, конечно, не занимается прямолинейной пропагандой, его пьеса — далеко не плакатное искусство, а точнейшая психологическая канва.
Тем менее понятно, как это ставить и играть. Автор настаивает, чтобы декорации были сведены к минимуму; разделение на акты или сцены в тексте тоже отсутствует. Если давить на реализм, воздушная (см. заголовок) пунктирная структура драмы исчезнет. Если превратить ее в безэмоциональную «читку», испарятся характеры. Кэти Митчелл решила эту теорему с восхитительной легкостью, построив режиссуру на единственном приеме. Когда занавес открывается, М и Ж сидят на велосипедах, установленных на небольших помостах — каждый под своей крышей, наподобие вытяжки над плитой, — и крутят педали. Как в спортзале, час с хвостиком (столько длится спектакль). Одеты соответственно, в треники и футболки, на плечах — полотенца, рядом бутылки с водой.
Движение на месте: есть ли лучшая метафора ординарной жизни — той сложнейшей, при всей ее банальности (или именно в силу ее банальности), материи, которой посвящена пьеса? Попытка, яростно накручивая километры, сбежать от самого себя, продвинуться вперед хоть на миллиметр, разумеется, обречена. Приравнивание физических усилий к психическим работает безупречно, а для иронического комментария хватает одного только табло над головами персонажей — счетчика тысяч уже преодоленных километров. Актеры выбиваются из сил, в буквальном смысле слова: игра здесь — больше не игра, это изнурительный монотонный труд, который необходимо любой ценой наполнить хоть каким-то утлым смыслом. Иначе все кончится прежде, чем ты успеешь понять: а была ли любовь, была ли жизнь, был ли сюжет? Или только мизерный вклад в общую статистику?
Вопросы производства и потребления, а также экономии энергии вынесены в лейтмотив. Герой и героиня с нарастающим беспокойством спрашивают друг друга: «Ведь мы хорошие люди?». Как докажешь, что ты хороший? Они читают умные книги и смотрят фильмы с субтитрами, посещают выставки и жертвуют на благотворительность, но этого, кажется, мало. Едва ли не главным доказательством «хорошести» становится экологическая сознательность: они пользуются энгергосберегающими ламами, сортируют мусор и не дают воде подолгу течь из крана. Режиссер довольно остроумно передала эту обсессию, подключив велосипеды М и Ж к источникам питания и света. Софиты освещают героев лишь до тех пор, пока те крутят педали, а как только они останавливаются (значит, умирают), наступает тьма. Современный человек — замкнутая экосистема. Ничто не освещает ее сверху, а сама она не способна вырабатывать тепла больше, чем на собственную персону. И строго на тот срок, которым ограничиваются даты жизни на могильной плите, ни минутой больше.
Митчелл не случайно построила спектакль вокруг велосипедов — тех механизмов, которые, как принято считать, невозможно усовершенствовать и незачем изобретать заново. Любая или почти любая судьба устроена так же. Какими бы семимильными шагами ни двигался в загадочном для нас, простых смертных, направлении мировой прогресс, люди не способны меняться. Они так же, как и прежде, мечтают о близости и разочаровываются в ближнем, страстно желают бессмертия и подозревают о собственной хрупкости, бесконечно рефлектируют и лишь укрепляются в своей глупости. За час с небольшим это с удивительной отчетливостью понимает каждый, сидящий в зале. Именно поэтому спектакль, в котором актеры вовсе не двигаются с места, зрители смотрят как напряженный триллер.